Обман Инкорпорэйтед - Филип Киндред Дик

– Ничего ему не будет.

– В какой-то степени он сам напросился. Он возмутительно себя вел. Вы не находите? Я бы не сделал этого, если бы он не довел меня до ручки.

– Пошли.

Поддерживая Верна с двух сторон, они пошли по дорожке. Воздух был чист и резок. Карл сделал глубокий вдох, наполнил воздухом легкие.

– Хорошо как. Ночной воздух. Люблю, когда он такой. Чистый и холодный. Надеюсь, с ним все будет хорошо. Надеюсь, я ничего ему не сломал. Как вы думаете, с ним все будет в порядке?

Барбара не ответила. Между ними начинал понемногу приходить в себя Верн. Он что-то проворчал, сделал попытку вырваться. Карл держал его крепко.

– Не урони его, – сказала Барбара.

– Может, мы найдем его трубку. Он наверняка обронил ее где-нибудь по дороге. Как вы считаете?

– Не знаю.

Они добрались до мужского общежития, но трубки Верна так и не нашли. Верн опять отключился. Карл внес его по лестнице на второй этаж, Барбара поднялась за ним. Карл совсем запыхался, когда наконец положил Верна на кровать.

– Черт. – Карл отошел от кровати. – Ну и работенка. Я рад, что с ней покончено.

Верн лежал на кровати, разбросав руки и ноги, весь обмякнув. Они слышали, как он дышит.

– Что теперь? – спросил Карл. – Пусть спит? Или надо сделать что-то еще?

– Накрой его.

Карл натянул на Верна покрывало. Подложил подушку ему под голову.

– Ну как, годится? Он ведь не задохнется во сне, как думаешь?

– Нет. – Барбара бродила по комнате. Пахло «Джоном Джеймисоном». Она наклонилась над корзинкой для мусора, протянула руку.

– Что там?

Барбара вытащила из корзинки бутылку из-под «Джона Джеймисона». Она была почти пуста. Только на донышке осталось чуть-чуть. Она поставила бутылку на комод.

– Теперь мне почти все ясно, – сказала она.

– О чем вы?

– Это хороший виски.

Карл кивнул. Он по-прежнему смотрел на Верна, который лежал на кровати, укрытый покрывалом.

– Какое несчастье, правда? Человек такого ясного ума. Хотя мы не должны считать это прегрешением против морали, как думали раньше. Это скорее болезнь.

– Наверное, да.

– Насколько я понимаю, сейчас это лечат. Психоанализ, фермы здоровья или какая-нибудь творческая терапия. Достигают больших успехов.

Барбара ничего не ответила. В комнате стало тихо, раздавалось лишь дыхание Верна. Карл неловко ходил туда-сюда. Немного погодя он снял с Верна галстук и расстегнул ему воротничок. Верн пошевелился, всхрапнул и заворчал во сне. Как животное. Карл отошел от кровати.

– Плохо, – прошептал он. – Жаль, что мы ничего не можем сделать. Или можем?

– Нет. Он придет в себя. Завтра. Такое уже бывало. Завтра ему полегчает.

– Ужасно.

Барбара пошла к двери.

– Идешь?

Карл помешкал.

– Я…

– Ты забыл рукопись. Она еще у меня.

– Верно. Я и правда забыл про нее. Пойду с тобой, заберу.

– Ну, так пошли. – Барбара вышла в коридор. Карл за ней.

В комнате Барбары стоял холод. Уходя, они оставили дверь открытой, и холодный воздух набрался внутрь. Барбара закрыла дверь.

– У меня есть электрический обогреватель. Я его включу.

Она вытащила обогреватель из шкафа и подсоединила его к розетке. Через несколько минут оба нагревательных элемента раскалились докрасна. Холод стал понемногу покидать комнату.

Карл стоял перед обогревателем, потирая ладони.

– Ах, хорошо. Холодная сегодня ночь.

Барбара села, закурила сигарету. Полулежа на кровати, она курила и наблюдала за Карлом у обогревателя.

– Да. Холодная.

– Я уже чувствую себя гораздо лучше. Не странно ли, что совсем незначительные изменения в температуре окружающей среды способны так сильно влиять на настроение человека? Я никогда не чувствую себя хорошо, когда замерзаю. Или когда промокну. Когда я мокрый, или у меня болит голова, или несварение, это всегда мешает мне думать. Мозг отказывается функционировать как надо…

Барбара кивнула.

– Это демонстрирует неизбежность всего физического. Стоит только человеку вообразить, что у него есть душа, как у него тут же случается несварение желудка, и уже через несколько минут он понимает, что без желудка ему не выжить. Мы существа настолько же физические, насколько и духовные. Иногда мне даже кажется, что физического в нас больше. Будь у меня выбор, я предпочел бы физическое начало духовному. По-вашему, это странно? Нас учили, что так неправильно думать. Нас учили считать, что наша душа прекрасна, а тело так, гадость. Верно?

– Да.

– Думаю, это из-за христианства. Именно первые отцы церкви предложили концепцию дуальной природы человека. Тело как воплощение низменной материи и чистый дух. В их глазах человек был расколот на две части, и эти части вели между собой постоянную борьбу. Тело тянуло душу вниз, к греху. Значит, душа могла почитать себя счастливой, когда ей удавалось ускользнуть из тела.

Барбара молчала.

– Идея довольно убедительная. Она преследует нас повсюду. Даже наиболее продвинутые из западных умов автоматически принимают христианский дуализм. Как Фрейд. Он считал бессознательное злом, поскольку оно ассоциируется с телесными инстинктами и страстями. Вполне по-христиански.

Карл ждал, когда Барбара что-нибудь скажет. Она смотрела мимо него, дым сигареты плавал вокруг нее. Комната начинала нагреваться. Маленький электрический прибор, раскалившись, шипел у его ног.

– Хотя вообще-то нет никаких причин, обязывающих нас принимать христианскую дихотомию. Концепцию внутренней порочности природных инстинктов человека, его телесных нужд. Таких как еда, сон, воспроизводство. Вполне естественные потребности. Как доказал Спиноза. Он выдвинул концепцию человека как целого, единства тела и разума, действующих объединено, вместе. Единства, в котором нет хорошего и плохого начал. Он подчеркивал, что никто и никогда не видел бестелесного разума, равно как и тела, функционирующего без ума. Мы знаем их только в единстве. Так почему же мы тогда рассуждаем о них так, словно это две абсолютно отдельные вещи? Довольно интересная мысль, правда? Вполне похоже на реалистический подход.

– Звучит разумно.

– Это монистическая концепция. Пришедшая на смену христианскому дуализму. – Увлекаясь, Карл болтал все быстрее и быстрее, слова текли из него ручьем. Казалось, ему уже не остановиться. Сам он размышлял об этом как будто издалека. Чего это он разошелся? Что с ним такое? Но остановиться не было сил, и он говорил и говорил, одержимый лихорадкой теорий и их интерпретаций. Его мозг работал, как одержимый, охватывая целые концепции за один миг. Тайны вселенной таяли вокруг него, падали, точно снежинки, на его подставленную ладонь. Он тонул в пучине понимания. А Барбара все молчала. Сидела, безмолвно курила и смотрела перед собой, в полумрак комнаты.