Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

Аналогичные показания П.Г. Киселев дал на заседании комиссии Бурденко, на пресс-конференции по итогам работы этой комиссии{7}. В таком же виде они были закреплены в официальном сообщении. Аналогично и соответственно показаниям Киселева были изменены и показания его сына и Сергеева{8}.

Более того, в сообщении утверждалось, что в результате избиений в гестапо Киселеву-старшему якобы были причинены увечья, что подтверждалось актом врачебного обследования, а из показаний Сергеева следовало, что от избиений в гестапо у П.Г. Киселева отказала правая рука. Но Киселев в своих первых показаниях ничего об этом не говорил, в акте не выяснялся вопрос о времени и механизме получения травмы плеча, а на подлинных фотографиях, сделанных немцами в 1943 г., Киселев во время выступления перед врачами международной комиссии свободно держит в правой руке микрофон. Поэтому следствие пришло к выводу, что травмы руки у П.Г. Киселева не было{9}.

Показания Субботкина, который обвинял Киселевых в сотрудничестве с немцами и в том, что они выдали его как секретного агента НКВД гестапо, в связи с чем он был арестован, в дальнейшем нигде не приводились, равно как нигде нет информации о расследовании и прекращении уголовного дела в отношении Киселевых.

Использование уголовных преследований для принуждения свидетелей к даче заведомо ложных показаний демонстрируют отнюдь не случайно попавшие в материалы комиссии Бурденко хранящиеся в МБ РФ документы в отношении профессора физики Смоленского медицинского института И.Е. Ефимова. Они, как показания солидного, уважаемого ученого, присовокуплялись для подтверждения лжесвидетельств.

Из постановления о прекращении дела и освобождении обвиняемого Ефимова из-под стражи от 5 января 1944 г. следует, что ему предъявляли обвинение в измене Родине (статья 58-1 п. «а» УК РСФСР), за что предусмотрена смертная казнь, и что он более трех месяцев содержался под стражей. Там же подшит и второй документ — подписка от 5 января 1944 г., написанная Ефимовым собственноручно: он дал органам НКГБ СССР обязательство никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не разглашать ставшие ему известными в ходе допросов сведения, которые рассматривались как государственная тайна. За нарушение этого обязательства его ждало суровое наказание. После дачи подписки уголовное дело было прекращено, а Ефимов освобожден из-под стражи. В результате проведенной работы он дал требуемые показания, будто бы заместитель бургомистра Смоленска Б.В. Базилевский в период оккупации ему рассказал, что, по сведениям коменданта города, около Гнездова немцы по приказу из Берлина расстреливали польских офицеров и что от сослуживцев он якобы узнал, что трупы, одежда и документы слишком хорошо сохранились, поэтому невозможно, чтобы они пролежали в земле около трех лет. Эти показания Ефимов подтвердил на заседании Специальной комиссии Бурденко. Они ею были использованы для придания достоверности показаниям важнейшего лжесвидетеля Базилевского и при формулировании официальной позиции СССР о том, что Меньшагин ему якобы рассказал о расстреле польских офицеров немцами в Катынском лесу{10}.

Профессор астрономии Б.В. Базилевский использовался для монтирования системы однотипных свидетельских показаний. Подготовленную фальшивую версию Базилевский подтвердил на созванной комиссией Бурденко пресс-конференции. Его ложные показания вошли в сообщение, были воспроизведены им в Международном военном трибунале в Нюрнберге{11}.

Базилевский умер вскоре после войны. В ходе расследования прокурорам ГВП удалось найти живых лжесвидетелей. Известная свидетельница А.М. Алексеева, во время оккупации работавшая уборщицей в расположенной в Катынском лесу немецкой воинской части и неоднократно допрашиваемая сотрудниками НКВД и НКГБ в 1943—1946 гг., щедро давала информацию: якобы на дачу, где располагалась немецкая часть, приезжало много машин с автоматчиками, немцы гнали польских военнопленных в лес, после чего оттуда слышались выстрелы. Она живописала детали, например: немцы после этого возвращались на дачу, забрызганные кровью (то же самое повторяли другие работавшие на даче женщины).

Затем аналогичные показания Алексеева дала на пресс-конференции в Катыни. Они, как и показания других работниц, вошли в сообщение, и она их повторила во время подготовки письменных свидетельских материалов для Нюрнберга. А вот в ходе прокурорского расследования, будучи допрошенной 31 января 1991 г., Алексеева кардинальным образом изменила свои показания. Теперь она говорила следующее: работала у немцев из страха, что ее могли угнать в Германию; не видела никаких польских военнопленных и ничего не знает об их расстрелах. Никаких выстрелов не слышала.

Когда Алексееву 12 марта 1991 г. прокуроры допрашивали еще раз и ей были предъявлены показания, которые она давала в 1943— 1946 гг., она испугалась и снова изменила свои показания, подтвердив то, что говорила в 40-е годы{12}.

Важным лжесвидетельством стал допрос в НКГБ К.П. Егуповой. В 1943 г. она якобы показала, будто бы ездила при немцах на эксгумацию катынских могил и убедилась, что трупы польских военнопленных очень хорошо сохранились. Это позволило ей как врачу считать, что они пролежали в земле не более двух лет, а это якобы давало основание подтвердить, что поляков расстреляли немцы. Прокурорам удалось отыскать Егупову, и 17 января 1991 г. она сообщила, что присутствовала на эксгумации захоронений, но к каким-либо определенным выводам о времени расстрела и виновных в нем не пришла. Однако до последнего допроса в январе 1991 г. никому об этом показаний не давала и ничего не подписывала. Откуда появился протокол ее допроса, будто бы проведенного сотрудниками НКВД в 1943 г., она не знает{13}. Такая «забывчивость» свидетелей типична, хотя были и явно сфальсифицированные показания. Например, со слов свидетелей С.А. Семеновой и М.А. Киселевой в 1944 г. записывались показания о том, что польских военнопленных расстреляли немцы. В ходе же настоящего следствия они заявили, что вообще не давали никаких показаний{14}.

Попытки многих подтверждавших дату расстрела — 1941 г. свидетелей «забыть» прежние показания и как бы вынужденное их воспроизведение в прежнем виде при предъявлении подлинных документов того времени лишний раз подтверждают, что они давали ложные показания и подписку о сотрудничестве, о неразглашении истинных обстоятельств преступления из страха расправы за сотрудничество с немцами. В настоящее время они изменяли свои показания в связи с новым подходом органов безопасности России к этой проблеме. Однако все свидетели боятся репрессий этих органов и в настоящее время.