Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

Светлое пятно снова движется вниз по улице. Рохелио Тисон провожает его взглядом до самого угла Вестуарио, видит, как там оно останавливается, становится недвижным силуэтом. Совсем недавно навстречу Симоне прошел человек, и комиссар сперва насторожился, но потом понял — это обыкновенный прохожий, на которого проститутка, следуя полученным инструкциям, даже не взглянула. А инструкции точны: никого не окликать, ни с кем не заигрывать, только ждать. До сих пор мимо прошло уже трое, и лишь один остановился на миг, отпустил какую-то похабную шутку и двинулся своей дорогой.

Время течет, Тисон устал. Он с наслаждением присел бы на ступеньку, привалился головой к стене. Но знает — нельзя. Размышляя об этом, он надеется, что Кадальсо и второй агент тоже одолели искушение закрыть глаза. Улица, полумрак, светлое пятно, бродящее вперед-назад, вверх-вниз, перемешиваются у него в голове, которую все сильнее отуманивает дремота, с убитыми девушками. С тем, что разыгрывается на этой шахматной доске, все клетки которой сегодня ночью — черные. Силясь удержать отяжелевшие веки, комиссар сдвигает шляпу на затылок, расстегивает редингот, чтобы ночная свежесть пробрала и взбодрила. Будь оно все проклято. Как же хочется курить.

На миг он все же закрывает глаза, а открыв, видит, что девушка оказалась совсем близко. Подошла к нему очень естественно — просто задержалась у подворотни, прежде чем двинуться обратно. Стоит лицом к улице в шаге от комиссара, ничем не выдавая его присутствия. Голова непокрыта — белая шаль опущена на плечи. Тисон, стараясь, чтобы это вышло незаметно, смотрит на очерк ее плеч, обрисованных мягким лунным блеском, который до сих пор еще разлит над крышами домов, и светом фонаря, горящего в самом низу улицы.

— Нет фарта нынче, — негромко произносит девушка, не поворачиваясь.

— Ты все хорошо делаешь. Правильно, — говорит комиссар так же тихо.

— Я думала, хоть этот, последний остановится. Нет. Посмотрел только и пошел себе.

— Лицо разглядела?

— Плохо… Фонарь далеко. Сам здоровенный такой, и морда прямо бычья…

Описание на мгновенье вызывает у комиссара интерес. В последнее время он часто ломал себе голову над тем, как наружность человека соотносится с его нравом и намерениями. Бродя вслепую по многим путям, он вдруг вспомнил слова, вычитанные в книге «Физиогномика» Джованни делла Порты, которую дал ему почитать Иполито Барруль. Этот трактат, сочиненный лет двести назад, оказался полезен для комиссара, ибо рассказывает как раз, можно ли определить достоинства и недостатки человека по чертам его лица. Назвать это наукой было бы чересчур смело, подчеркнул профессор Барруль, вручая ему книгу, но все же образуется свод неких понятий, благодаря коим людей опасных, предрасположенных к преступлению и злодейству, можно будет определять по особенностям лица и телосложения. Тисон жадно проглотил эти страницы и потом много дней ходил по Кадису, неустанно, недоверчиво, пристально всматриваясь в лица прохожих и пытаясь узнать среди тысяч тех, что мелькали перед ним ежедневно, лицо убийцы. Отыскивал заостренные кверху черепа, выявляющие злобный нрав, узкие лбы, говорящие о тупоумии и невежестве, редкие сросшиеся брови — признак порочной натуры, лошадиные зубы, козлиные уши, изогнутые ноздри — верные приметы жестокости и бесстыдства. А лицо, похожее на морду быка или коровы, вспоминает он сейчас, говорит о трусости и лени. Походы эти завершились в одно прекрасное солнечное утро тем, что он, остановившись перед лотком с веерами, чтобы раскурить сигару, увидел в зеркале собственное лицо и в полном соответствии с законами физиогномики убедился, что его крючковатый орлиный нос свидетельствует о благородстве и великодушии. И, в тот же самый день вернув книгу Баррулю, больше об этом не задумывался.

— Не желаете, сеньор комиссар, я вам удовольствие справлю?..

Симона произносит это полушепотом, не оборачиваясь. По-прежнему стоит лицом к улице, и со стороны всякий подумал бы, что она — одна.

— Ну, так… На скорую руку…

Тисон не сомневается в умелости Симоны, но от предложения до отказа проходит не более трех секунд. Сейчас не время для баловства, решает он.

— В другой раз.

— Как скажете.

И с безразличным видом Симона отправляется назад — в сторону улицы Сан-Мигель, и постепенно исчезает во мраке, так что уже скоро виднеется одно лишь светлое, удаляющееся пятно ее шали. Рохелио Тисон меняет позу — отделяется от стены, переминается на затекших от долгого стояния ногах. Потом вглядывается в ночное небо, нависающее над крышей дома с архангелом и сатаной. Забавный малый этот француз, в десятый уж раз говорит он себе. Со всеми своими пушками, траекториями и первоначальным недоверием. И с тем, что пришло ему на смену, что превозмогает все остальное и что положительно невозможно скрыть — любопытством к техническому решению вопроса. Комиссар с улыбкой вспоминает, как добивался капитан сведений — последних, уточняющих данных о наиболее удобных для поражения местах — и выспрашивал, как все это будет доставлено с одного берега бухты на другой. Будем надеяться, сегодня ночью он сдержит свое слово.

Тисона вновь одолевает дремота: он впадает в какое-то странное состояние — вперемежку с обрывками снов в голове проплывают клочки тягостных воспоминаний. Разодранная плоть, обнажившиеся кости, застывшие глаза, припорошенные пылью. И далекий голос с непонятным выговором, неведомо чей — мужской или женский — бормочет невнятные слова: то ли «здесь», то ли «есть». Резко и коротко дернув головой, комиссар вскидывает глаза. Устремляет их теперь в сторону улицы Сан-Мигель, ожидая вновь увидеть светлое пятно. Но ему чудится другое — скользящая вдоль фасадов на противоположной стороне темная тень. Помстилось, бормочет про себя Тисон. Полусон-полуявь творят собственных призраков.

Но светлой шали не видно. Может быть, Симона остановилась в конце улицы? Забеспокоившись, а затем и встревожившись, комиссар всматривается в темноту. Ничего не видно и не слышно ничьих шагов. Перебарывая желание выскочить из засады, Тисон медленно и осторожно высовывает голову, стараясь не обнаруживать себя. Ничего. Вверху улицы, на перекрестке — тьма, внизу, в противоположном конце — зыбкий свет уличного фонаря. Так или иначе, Симона давно должна была уже вернуться. Слишком долго ее нет. Слишком тихо. Перед глазами комиссара невесть почему вновь возникает шахматная доска. И безжалостная улыбка профессора Барруля. Вы его прозевали, комиссар. Он снова ускользнул. Вы совершили ошибку и потеряли еще одну фигуру.

Паника охватывает его уже позже, когда, выскочив из-под портика, он в темноте выбежал на перекресток И особенно — когда наконец увидел светлое пятно на земле. Шаль. Тисон промчался мимо, добежал до угла и там стал озираться, вглядываться во мрак В слабом синеватом свечении огрызка луны, уже полностью спрятавшейся за крышами, вырисовывались балконные решетки, прямоугольники оконных и дверных проемов и еще гуще становилась тьма в углах и провалах безмолвной улицы.

— Кадальсо! — почти в отчаянии крикнул комиссар. — Кадальсо!

И будто отзываясь на его голос, в одном из угрюмых закоулков, в провале, зловещей расщелиной протянувшемся к самому темному месту маленькой площади, что-то вдруг на секунду мелькнуло — словно часть дома ожила. Почти в тот же миг за спиной комиссара с грохотом распахнулась дверь, ударивший оттуда широкий луч света, будто лезвие клинка, полоснул улицу и следом грузно затопали шаги набегающего Кадальсо. Но Тисон, не дожидаясь его, сам пускается бегом, ныряя во тьму, как в воду и, приближаясь, все яснее различает, как бесформенная куча внезапно распадается на две тени: одна по-прежнему неподвижно распростерта на земле, другая стремительно удаляется, прижимаясь к фасадам домов. Не задерживаясь возле первой, комиссар бросается за второй, а та уже пересекла улицу и скрывается за углом Кунья-Вьеха. В лунном блеске на мгновение вдруг возникает черная, проворная, бесшумная фигура.