Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

И вот наконец-то пришло мое время, – с оживлением в голосе продолжал Дьявол, – настало то времечко, хозяин, которое всецело принадлежит мне, тот час, когда добродетель истомлена в борьбе с невезением, одиночеством, всеми искушениями и соблазнами; этот период для Эжени начался, когда она рассказала матери всю правду об Артуре, и получила в ответ следующую тираду:

«Черт подери! Он съест тебя, что ли? Ишь, фифа какая, и подойти-то к ней уже нельзя! Или ты не знаешь, как хахаля отбрить? Подумаешь, делов-то! Малыш Пьер хотел было как-то меня облапать, так я его так разукрасила, что он плашмя лежал добрый месяц!»

Вот что подразумевала Жанна под понятием «хахаля отбрить», и ее дочь, раскрасневшись от нового стыда, тщетно пыталась втолковать ей, что в визитах Артура таится большая опасность, нежели банальная грубость. Возможно, Эжени не умела, не знала, как лучше объяснить, как подоходчивее выразить, что человек с таким бесцеремонным и твердым характером, с такой угрожающей властностью не вторгается в жизнь девушки без последствий. В самом деле, страх Эжени перед этим юношей не мог помешать ей выслушивать Артура, приходившего что ни день от имени своей матери и без конца говорившего о своей любви, ее юная головка кружилась от идей о величии открывавшихся возможностей, о которых она только мечтала; этот аристократ до мозга костей, истинный белоручка превратился в самого настоящего раба, взяв на себя труд помогать ей в нелегких и порой грязных домашних работах. И не то чтобы он делал все это играючи, с истинно французской беззаботностью и изяществом, смягчающим любые трудности; видно было прекрасно, что все дается ему с натугой, что он страдает от того, что ему приходится делать, будто жесткий железный брус, который гнется и скрипит под давлением превосходящей силы. Дошло до того, что человек, у ног которого ползала несчастная Тереза, чувствовавшая, что теряет его, пресмыкался в свою очередь перед любым капризом надменной Эжени.

«Может быть, – спрашивал он Эжени, – мне отделаться от Терезы? Хотите, она забудет дорогу в ваш дом?»

«А мне-то что до этого?» – получал он в ответ.

И когда Тереза приходила вечером к Эжени, в погоне за человеком, который еще совсем недавно преследовал ее, и зная наверняка, что найдет его в этом доме, Артур грубо издевался над ней за то, что она не способна даже вызвать ревность у соперницы.

Время шло, а Артур не продвинулся ни на йоту в завоевании сердца Эжени, ибо, как ни тешила ее самолюбие рабская услужливость Артура, он ранил его, предлагая любовь, и только любовь. Такое положение вещей не могло долго устраивать столь черствого и настойчивого человека, как Артур, и, чувствуя, что девушка не поддается на искушения, он решил применить силу.

Однажды вечером, в воскресенье (возьми на заметку этот день, занимающий особое место в прегрешениях католических народов), Артур зашел к Эжени. Как обычно, в это время все соседи отсутствовали, а Терезе он назначил свидание в весьма отдаленном месте, чтобы она не успела застать его у Эжени. На этот раз он попытался грубым насилием получить то, что не давалось ему никакими, даже дьявольскими ухищрениями. Победа опять ускользнула; но это стало ясно только после ожесточенной, продолжительной и мучительной борьбы, в ходе которой девушка не теряет, возможно, честь, но утрачивает чистоту: она видит, как разрываются священные для нее завесы, она вырывает из липких лап негодяя свое белоснежное и девственное тело, красоту которого до сих пор видели только ее глаза. И когда взбешенный Артур остановился, задыхаясь, посреди комнаты, еще невинная Эжени горько рыдала над поруганным цветком своей чистоты; так грубая рука, не сбивая и не срывая плод, стирает легкий пушок, обволакивающий спелый плод. Эжени билась в истерике, обливаясь слезами, и в этот момент вошла обезумевшая от ревности Тереза, которая догадалась, что Артур не сдержит свое обещание прийти на свидание – уж слишком рьяно юноша настаивал на встрече. Увидев расстройство подруги и замешательство Артура, Тереза набросилась с упреками на Эжени, обвинив ее в обмане и сговоре с Артуром.

Это было уже слишком для бедной девушки; она выпрямилась и прогнала обоих и в тот же вечер написала леди Ладни, что не может закончить обещанную работу.

Ты и не знаешь, мой господин, до чего может опуститься любовь, когда сбрасывает оковы порядочности. Я тебе расскажу. Тереза, ревновавшая к Эжени, Тереза, понимавшая, что ее бросили ради нее, Тереза, ненавидевшая ее, Тереза притащилась к ней на следующий же день просить прощения и за себя, и за Артура. Так велел Артур, и Тереза подчинилась. За это Артур обещал любить ее и дальше, и она поверила ему, пошла унижаться перед соперницей, добиваться у нее милости к своему возлюбленному. Ах, хозяин! Какими жестокими тиранами становятся мужчины, когда в их власти оказывается несчастная девушка, потерявшая голову и душу от любви, когда они могут, погубив бедняжку в ее собственных глазах, опозорить ее и перед семьей, прогнать и предать всеобщему презрению; Артур прекрасно сознавал свои возможности и пользовался ими.

Эжени сжалилась, не вынеся такого унижения подруги; у нее самой душа болела после всего случившегося, и потому ей не хотелось ужесточать чужие мучения, которые и так казались ей адскими; она простила Терезу за ее подозрения и позволила ей приходить, когда вздумается. Артур же осмелился прийти среди бела дня, но только когда дома была и Жанна; от имени леди Ладни он выразил удивление, что Эжени отказывается выполнить заказ, несмотря на столь высокое вознаграждение.

Эжени хотела оправдаться, но Жанна, побелев от ярости при известии о решении дочери, решении, принятом без ее согласия, быстро выпалила:

«Ах, оставьте, сударь, не обращайте внимания на ее выверты; ручаюсь, она закончит работу».

И Артур удалился, довольный, будто не знал, какими методами Жанна будет ломать сопротивление дочери, словно его свирепое желание добиться своего не отступало даже перед мыслью, что он обрекает Эжени на мучения, после которых она если и достанется ему, то с разбитым сердцем и истерзанной душой.

Эжени, которой больше ничего не оставалось, рассказала матери все, и что верно, то верно, Жанна скрепя сердце одобрила ее, продиктованное порядочностью, решение. Но, вынужденная согласиться в этом пункте, она свалила всю вину за испытанные Эжени злоключения на нее же:

«Ты бы, кикимора, поменьше корчила из себя знатную даму, вот тогда бы никто на тебя и не пялился! А то вырядится, дрянь этакая, словно у нее миллионы за душой, а потом удивляется, что к ней пристают! Все, кончено! Сожгу все твои платочки с вышивкой, все эти тряпки, будь они хоть из муслина, хоть из золота! Вот тогда будет сразу видно, что ты простая честная труженица, вот тогда тебя зауважают. Презирают только тех, кто всем своим видом дает понять, что презирает свое сословие; а если бы этот милый юноша уважал тебя, он бы и вел себя по-другому!»

Как ты думаешь, барон, много ли найдется достаточно сильных сердец, что выдержат подобное толкование всех своих несчастий? Поверишь ли ты, что бывают такие минуты, когда хочется на самом деле совершить все те грехи, в которых тебя обвиняют, лишь бы не впасть потом в последнее из отчаяний – то есть предать проклятию свою собственную чистоту и добродетель? Эжени чувствовала, что такая минута наступает – хватит с нее грязных оскорблений, грубых издевательств, хватит ежедневных пыток, все равно никто не поймет ее сопротивления и никакие слезы не помогут! Она поняла, что вот-вот сбудется ее же угроза, брошенная когда-то сгоряча матери: «Осторожней, а то доведете меня до греха!» И в ужасе от отчаяния, которое вело к грехопадению, она предпочла преступление перед Богом. Вот что я называю истинной гордостью, мой господин! Из боязни безвольно уступить надвигающейся беде, она решила разбить ее вместе с собой. Эжени метнулась к окну и ринулась вниз… В последний момент Жанне удалось схватить ее за волосы, распустившиеся в безотчетных движениях, предшествовавших последнему рывку, и с огромным трудом мать втащила девушку обратно в комнату, бросив ее на пол, где Эжени, с вывихнутым плечом и вырванными до крови волосами, еще долго лежала, не шевелясь, словно мертвая…