Последний мужчина - Михаил Сергеев

— Смерть! Смерть самозванцу! — Вскинутые руки вдруг напомнили Сергею о чём-то уже виденном. Конечно! Всё походило на то, что случилось с ним год назад. Тогда, на опушке леса, у костра в белых балахонах стояли шесть человек. Каждый из них одной рукой держал бубен, ритмично ударяя по нему. Эти удары, отдаваясь в кронах деревьев, становились также всё громче и громче. Перерастая в непрерывный гул, они заполняли весь распадок, который уходил от костра на запад. Там, в глубине распадка, вдоль ручья, убегающего по этой низине от грохота бубнов, словно обезумев от притягательной силы магического звука, раздирая о ветки в кровь лицо и ладони, изо всех сил карабкались в гору три человека. Он, Новосёлов и Меркулов. Как и сегодня эта толпа людей. Двое тогда упали замертво. Он, только он и сейчас должен был вернуть их к тому склону, не дать добраться до страшной опушки. Разбросать, погасить пылающие страсти костра, разорвать лгущие бубны, разогнать по своим тёмным прибежищам обманчиво белые балахоны, что стоят на каждом повороте, в каждый день жизни людей, обещающих им всё, лишь бы свернули они. И начинали ставить ихпьесы, снимать ихфильмы, навязывать ихсвободы, подписывать с нимидоговоры. Уже зная себе цену на занятом месте зловещего мира первых мужчин. Калеча и убивая тех, кто идет прямо.

Но сейчас Сергей был на площади и видел, как балахоны достигли цели. Один смело шагнул к наместнику, протягивая ему книгу. Римлянин с недоумением повертел её в руках.

— К чему мне она?

— Наместник Грат! — громко начал тот. — Я, первосвященник иудейский, назначенный тобою же, послушное орудие в руках своего тестя, уготовляя смерть нам… — человек вдруг замер как вкопанный от произнесённых слов, но тут же, придя в себя и странно оглянувшись на удивлённые взгляды позади, неуверенно закончил: — Принес тебе книгу будущего…

Грат, зная тягу к недосказанности служителей храма в дикой провинции, куда занесла его судьба, вздохнул, продолжая вопросительно и с любопытством смотреть на первосвященника. Стоявший уже взял себя в руки и уверенно продолжил:

— В ней ты можешь увидеть конец дня сегодняшнего. Конец… конец твой и мой… — человек с ужасом зажал рот ладонью и снова огляделся. Всё вокруг оставалось по-прежнему. Никто, казалось, не слышал оговорки. — Свой единственно верный и правильный поступок, — уже не так громко, как минутой раньше, добавил он. — Что обязан совершить.

Римлянин нетерпеливо поправил тунику. Он, старый воин, соратник великого Квинтилия Вара, так не привыкший к подобной витиеватости разговоров, имел совершенно другие планы на сегодняшний вечер. Человек в балахоне, уловив смысл движения, заговорил быстрее:

— Чтоб так и случилось, как написано. И тогда о тебе помнить будут тысячи лет. Имя твое не сравнится с именами самых великих кесарей. Не сотрется в людской памяти до скончания времён!

Валерий Грат, наместник и проконсул, чуть усмехнулся:

— И что же написано в твоей книге, старик?

— Распять! Как того требует народ.

— Почему я должен верить сказанному тобой? И потом, здесь не весь народ.

— Потому что в ней открыто, о чём ты думал семь лет назад, думал, но так и не совершил. Это книга правды! Пора исправить ошибку! Никто, кроме тебя, не знает мыслей твоих. А она, — первосвященник указал на книгу, — знает! Позволь же прочесть и доказать это, — человек в балахоне протянул руку за книгой.

— Мудрёно, — произнёс римлянин. И, подавая книгу, оглядел притихшую толпу. — Что ж, попробуй.

Первосвященник перевернул несколько страниц.

— Слушай же! «Холодное утро выдалось солнечным. Оно было абсолютным отражением того утра, двадцать шестого года от рождества Христова, когда Валерий Грат, выйдя на помпезную в греческом стиле террасу своей резиденции, увидел восход солнца. Когда не погасшая ещё звезда сказала ему, что пора на покой. Новое назначение было лишь предлогом отозвать его из захудалой провинции империи. Грат это понимал. Решение сената было ожидаемым. И всё же до последнего дня он надеялся на лучшее. Но сейчас, глядя, как первые лучи меняют цвет окрестных холмов, касаясь пустынных каменистых долин, минуту назад казавшихся безжизненными, и наполняют их светом, наместник вдруг почувствовал что-то особенное в этих мгновениях. И дело было не только в неузнаваемо цветущей, оживающей на глазах природе, а в необычности изменений в то утро пространства, которое всегда оставалось одинаковым в предрассветные часы. Лучи не просто освещали долины, а разливались по ним живыми потоками. Ещё вчера он сожалел об отъезде. И потому чудное, необъяснимое, не испытанное прежде чувство не просто удивляло своим загадочным появлением, но и само сожаление, так мучившее его последние дни и странно ушедшее куда-то, добавляло этой радости легкую эйфорию. И вдруг он понял: разбуженная природа принесла ему своим прохладным ветерком удивительную весть о том, что он, Валерий Грат, только что получил награду, невиданную от начала мира».

Первосвященник захлопнул книгу и протянул её обратно.

Было заметно, что наместник смутился. И смущали его уже не сокровенные мысли того самого утра, которое он, конечно, помнил, а то, что о них услышали стоявшие рядом. А скрытность не была простым словом в его жизни.

— Она написана через две тысячи лет. Память, о которой не может мечтать ни один кесарь!

— Что за книга такая, — задумчиво произнёс наместник и медленно прочёл: «Последний мужчина».

— Он лжёт! — изо всех сил заорал Сергей.

Все обернулись на крик. Толпа в недоумении замерла, только сейчас заметив постороннего рядом с балдахином. Трое преторианцев бросились к нему. Грат остановил их рукою:

— Что ж, — не удивляясь, или делая вид, произнёс он. — Было бы справедливым выслушать такое обвинение. Пусть… — Грат поколебался, как назвать человека, — пусть… иноземец продолжит. Итак, ты сказал, он лжет.

— Да, то есть… нет. Он говорит правду.

Первосвященник презрительно посмотрел на Сергея. Надменный и спокойный взгляд говорил о том, что не только подозрительная одежда, но и само появление странного человека не коснулись его уверенности в исходе дела. «И кого не принесёт ветер из далёких пустынь», — подумал он и, смерив того взглядом ещё раз, окончательно решил, что в страннике нет ничего говорящего о знатности, а значит, отпадала и необходимость проявления интереса к досадному недоразумению. Спрашивать же о его родине и вовсе не следовало. Но дерзость, с которой незнакомец вмешался в разговор, каким-то образом пройдя сквозь охрану, была тому приговором. Первосвященник понимал это. И оттого спокойно выжидал. Стража неуверенно двинулась к иноземцу. Толпа загудела.

Грат снова поднял руку. Первые остановились, вторые стихли.

— Как понимать это? — Ни один мускул не дрогнул на лице наместника. Ему, бывшему трибуну восьмой когорты, прошедшему три войны, а ныне почетному командиру преторианской гвардии, выдержки было не занимать. Золочёное запястье с орлом на левой руке, полученное от самого императора за битву с маврами, указывало место любому, кто решался возомнить себя равным заслуженному ветерану.