Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант - Сергей Абрамов

– Дон! – позвал я.

– Здесь, – ответил он весело.

– Взгляни, жив ли Бойл?

Мартин перешагнул обломки барьера, осторожно обошел остатки того, что еще несколько минут назад было банкетным столом и правительством, и отрицательно покачал головой.

– Тут сам черт не разберется. Сплошной гуляш по-венгерски. Но, по-моему, Бойла нет.

– Отбирай оружие! – крикнул я. – Никого не выпускать! Еду в штаб.

– Я с тобой, – тихо, но твердо сказал Толька Дьячук. Он воинственно помахал пистолетом.

– Откуда? – удивился я. – Ты же стрелять не умеешь.

– Научился, – ухмыльнулся он и заговорщически добавил: – А он сбежал, между прочим.

Я все понял. Только губами пошевелил:

– Когда?

– Еще до взрыва. Я видел.

Если Бойл бежал живой и невредимый, я знал, где его искать. И знал, что грозило Городу, если мы и на этот раз промахнемся.

Мы нашли верховых лошадей, привязанных у главного входа. Тотчас же нас окружили полицейские – «наши» полицейские. Я предъявил фишку, а Тольку и так узнали – по портретам на стендах.

– Бери мою, – сказал я ему, – она смирная и быстроногая. – А сам, мельком оглядев привязанных лошадей, выбрал себе гнедую поджарую кобылу с длинными ногами и подстриженной гривой.

Сначала она рванулась, почуяв чужого, но тут же пошла, когда я взял поводья. Если Бойл и опередил нас, то на немного – можем догнать. Но, кроме нас, по улицам, ведущим к Би-центру, не было ни прохожих, ни всадников – только посты на перекрестках. Я проезжал мимо, держа на виду красную фишку. Иногда вслед стреляли, но, к счастью, мимо. Я больше боялся лучников: стрелы этих «робин гудов» настигали вернее пуль. Но за четверть часа езды мы не встретили ни одного в ковбойке и шортах, а на плац Би-центра нас пропустили, ни о чем не спросив.

– Почему вы не задерживаете? – удивился я.

– Выходящих задерживаем, а вход бесплатный, – засмеялись в ответ.

«Просчет», – подумал я. Так и прошел Корсон Бойл. Вход бесплатный. Но Бойл заплатит, только бы успеть!

– Кто-нибудь входил сейчас?

Подтвердили, что входил. Даже бежал. Когда? Минуты две-три назад. Побежали и мы с Толькой. Он даже на кривозеркальные стены не успел подивиться.

Контрольный зал был открыт. Но поверхности его уже не мерцали, а матово-ровно поблескивали. Не то замутненное стекло, не то металл. Посреди зияла фиолетовая щель, знакомый газированный вход в неведомое. Может быть, все-таки работает нуль-проход?

– Лаборатория поля, – громко назвал я, повторяя Зернова.

Ничего не произошло. Холодно поблескивали стены. Беззвучно клубился лиловый дымок.

– Зернов! – крикнул я. – Борис!

Никто не ответил. И ничто не изменилось вокруг. Тогда мы ринулись сквозь фиолетовую щель. Вспомнились приключения в континууме. Что-то будет?

Ничего удивительного. Из лиловой дымки мы выскочили в такой же бесцветный матовый коридор, светлый, но без видимых источников света. И без углов, как внутренность трубы большого диаметра и непонятного протяжения. Непонятного потому, что труба загибалась то вправо, то влево, то скручивалась винтом, то завивалась кольцами, словно вы шли внутри сброшенной шкуры гигантского питона в далекие, третичные времена. Самое любопытное – были миражи. Они возникали неожиданно и таяли по мере нашего продвижения вперед. Призраки больших помещений загадочных металлических форм, аппаратов неведомого назначения и людей в белых халатах, что-то записывающих, просматривающих, вычисляющих. Опять вспомнился континуум с его проницаемостью замкнутых поверхностей. Нет, здесь это была не проницаемость, а нечто совсем иное. Но нечто иное было и в континууме, когда со всех сторон, словно из другого измерения, смотрело на нас многократно повторенное лицо Мартина. Может быть, здесь мы двигались по какой-то четвертой координате, подобно жителю двухмерного пространства, свернувшего в трехмерное и вдруг увидевшего со стороны свой плоскостной мир. Может быть, и мы смотрели здесь тоже «со стороны», с какой-то неведомой «стороны», заключенной в эту бесформенную трубу?

Внезапно она расширилась, но уже не призрачно, а вполне натурально в замкнутый лабораторный зал с бегущими кривыми по стекловидным экранам и пультом управления, за которым полицейский в белом халате пристально рассматривал отрезок прозрачной перфорированной ленты. Услышав нас, он поднял голову и долго-долго удивленно моргал, прежде чем спросить:

– Откуда вы? Переход блокирован.

– Телепортация блокирована, – сказал я. – Обычные проходы свободны.

– А видимость?

– Не знаю.

Он полузакрыл глаза, вероятно пытаясь мысленно вызвать ту или иную лабораторию, но никаких изменений кругом не возникло.

– Вы правы, – проговорил он, явно недоумевая. – Не понимаю, что случилось? Они даже видимость сняли. Вам куда?

Я объяснил.

– Придется ножками, как пришли, – засмеялся он. – Шагайте прямо в эту лиловую дырку. Пол тронется – не упадите. На световом табло выжмите «двойку». Там все пять, начиная с единицы.

– Этажи? – спросил я.

– Нет, плоскости. Лаборатория Зернова на второй плоскости.

Мы, недолго думая, последовали его совету. Но что отличало плоскости от этажей, не понял ни я, ни тем более Толька, тенью следовавший за мной и молчавший, как пионер в церкви: все кругом ему чуждо, но удивляться и осуждать окружающее он не решается. Мысли Тольки были написаны у него на лице: зачем городить газовые проходы и трубы, а не построить нормальные коридоры и лестницы? Но разъяснять я не стал. Дьячук не был с нами в континууме, а это, в сущности, был второй континуум, только поменьше и с менее ошеломлявшими чудесами. Я своевременно выжал «двойку» на световом табло, но ничего не произошло: пол скользил, мы двигались по-прежнему в призрачном мире незнакомой и непонятной техники, то возникавшем из тумана, то уходившем в туман и чуточку искаженном в пропорциях, словно невидимое стекло, сквозь которое мы смотрели, все время кривилось и выгибалось. Характерно, что туман повсюду был фиолетовым, а не багровым, не алым, не малиновым. В нем не было ни одного оттенка красного – катализатора всех атомных превращений. Видимо, фиолетовый, со всеми его оттенками, газ служил иным целям – сверхпроходимости, видимости, брешам в силовом поле, геометрическим метаморфозам. Впрочем, я это лишь предполагал, взирая на окружавшие нас качественно иные, чем на Земле, пространственные структуры. Я не мог ничего объяснить, не имея экспериментальных данных. Просто говорил себе: может быть, так, а может быть, этак.

Вдруг движение наше изменило направление. Мы устремились вниз, как на лифте.

– Падаем? – крикнул я.

– Подымаемся, – сказал Толька.