Черный человек - Василий Головачев

– Дан все-таки был у тебя. Этот «стакан», сфера с «галактиками» внутри, исчезающий «голыш»…

– Да, был! – с вызовом ответила Купава. – Ну и что?

Мальгин пожал плечами. Способность чувствовать пси-сферу и биоауру собеседника вернулась к нему.

– Ничего. Он мне нужен, я ищу его. И найду. – Клим поднял твердый взгляд. – Почему ты скрыла от меня, что Дарья… в приюте?

Купава открыла рот, закрыла, испуг отразился в ее потемневших глазах. Она не сразу нашлась, что ответить.

– Зачем тебе дочь? – наконец сказала она горько. – Разве мало у тебя своих забот, мужских? Уходи. И не приходи больше. Мы идем по разным дорогам, и ты это знаешь. Не мучайся раскаянием и прочей сентиментальной ерундой, это тебя не красит, да и не любит никто слабых и нерешительных, твоя Карой тоже.

Мальгин вздрогнул – не от слов Купавы, от волны ее чувств, обрушившейся на его загудевшую голову. Эта волна несла отчаяние, невыразимую горечь и тоску, бессилие, безнадежность, злость, гнев, усталость, презрение и желание умереть, но в ней не было главного – любви и ожидания. Впрочем, ненависти тоже не было. Душа Купавы кипела, и дымилась, и задыхалась в дыму, и никто помочь ей не мог, ни в прошлом, ни в будущем, в том числе и Мальгин, но он этого не понял. Он был оглушен и обескуражен, к тому же сработала ложная гордость, подруга эгоизма, и Мальгин не стал разбираться в хаосе эмоций Купавы и не смог поэтому выяснить причин ее отчаяния.

– Выздоравливай, – сказал он глухо. – Я приду завтра. В каком приюте находится дочь?

– «Звезда», возле памятника партизанам[107]. И лучше бы ты не приходил завтра, моим друзьям, – усмешка скользнула по ее губам, – новым друзьям, это не понравится, что вполне может отразиться на твоем здоровье.

Мальгин задержал дыхание, передавая женщине образ открывающего пасть тигра, и по ее расширившимся зрачкам понял, что ему это удалось. Улыбнулся.

– Лучше бы им со мной не встречаться, Пава. Хотя я и исповедую ахимсу[108], но в определенных обстоятельствах могу не сдержаться. До встречи.

Купава не ответила, глядя на него с ужасом, причины которого Клим также разобрать не сумел, а скорее не захотел. Выходя из палаты, он столкнулся с широкоплечим загорелым парнем в рубашке-шнуровке и джинсах. Парень посторонился, вежливо извинившись, подождал, пока Мальгин выйдет, и зашел в палату. Лицо у него было открытое и дружелюбное, с веселыми и умными глазами, и на приятеля Купавы из компании Гзаронваля он походил мало.

Через четверть часа Клим входил в здание детского учебно-воспитательного приюта для «непонимашек», но пробыл там всего три минуты, узнав, что дочь Купавы Дарью забрал некто по имени Макар Мальгин. Хирург остолбенел, и дежурному информатору приюта пришлось повторить фразу:

– Вчера ее забрал Макар Мальгин, дед Дарьи.

Клим вышел из здания, выстроенного почему-то в стиле китайской фанзы, и побрел к стоянке такси, не поблагодарив дежурного (инк проводил его сочувственным взглядом), вдруг сообразив, что в момент разговора с отцом Дарья была уже у него. И старик ничего не сказал! Неужели затаил обиду? Или невзлюбил за что-то. За какие грехи?

Хирург посадил такси так, чтобы его не было видно из дома, и прокрался к веранде, «обнимая» сферой гиперохвата весь объем дома и пропуская его через голову. Оба – и отец и Дарья – были дома. Старик возился в саду, обрезая ветви плодовых деревьев, а Дарена лежала в люльке на силовых подвесках, которая висела возле малинника, и забавлялась тем, что тянула из манипуляторов киб-няньки замысловатые яркие игрушки-надувашки. Она первая отреагировала на появление хирурга, хотя он еще не вышел из-за кустов: притихла, повернула голову в его сторону и издала короткий звук, похожий на возглас «ну?».

Мальгин ощутил ток теплого, пахнущего топленым молоком, свежим хлебом, фруктами и свежестью удивления – на пси-уровне – и обомлел! Не было сомнений: его дочь родилась интрасенсом и спрашивала на языке инстинктов, подсознательно, еще не понимая дара, но уже владея им: спрашивала, кто пришел – добрый или равнодушный, чужой или свой?

– Господи! – пробормотал Клим, слабея от нахлынувших чувств, и послал в ответ импульс любви и нежности, улыбки и света, ощущение огромных, но добрых баюкающих ладоней. Из-за кустов послышался радостный смех, агуканье и возня: ребенок хотел видеть, кто пришел, и выкарабкивался из люльки, отбиваясь от киба.

Мальгин преодолел оставшиеся двадцать шагов и остановился возле люльки. Вцепившись пухлыми ручонками в края качающегося сооружения, наполовину высунувшись из-под балдахинчика, на него смотрело маленькое улыбающееся розовое существо с громадными голубыми глазищами, с темным пушком на голове, с пунцовыми губками и ямочками на щеках. Оно протянуло ручку и сказало отчетливо:

– Де-да…

Мальгин сглотнул слюну, проговорил пересохшими губами:

– Не деда, а папа…

– Это она меня увидела, – раздался сзади ворчливый голос, и Мальгин-старший вышел из-за деревьев. – Чую, что-то не то, так она со мной не говорит, думаю, может, гость пришел?

Дарья сощурилась, скаля зубки (уже выросли! – машинально отметил Клим), с удовольствием пососала палец, куснула его и произнесла, покачав пальцем:

– Ни-зя.. па-па…

Мальгин-старший засмеялся, глядя на остолбеневшего сына, похлопал его по плечу:

– Она схватывает все на лету. Растет не по дням, а по часам. У нас в роду уже были такие… нетерпеныши. Твоя прапрапрабабушка Пелагея была ворожеей, экстрасенсом, как сейчас говорят, так она тоже смышленой росла не по годам. Может, Дарьюшка в нее?

Мальгин послал дочке новый импульс: образ Купавы, поле в росе, туман, река, солнце за лесом, сонная тишина, женский смех и слова: «Доченька моя, кровинушка, травиночка, попей молочка!..»

Дочь замерла, прислушиваясь, распахивая глаза еще больше (ох и ресницы у нее будут!), и вдруг сморщилась и заплакала, почти беззвучно. Киб затряс над ней игрушки, и старик недовольно взглянул на Клима.

– Испугал ты ее чем, что ли? Пошли в дом, позавтракаем.

Мальгин нехотя побрел за отцом, оглядываясь и сдерживая желание вернуться и погладить дочь по головке, покачать на руках и поцеловать в щечки.

Отец поставил на стол на веранде сковороду жареных грибов, вино, чай, малиновое варенье, тосты, кивнул на грибы, выходя:

– Угадай, чего я набрал.

Клим щелкнул ногтем по бутылке «Вычегодского поля», наклейка на которой пестрела двадцатью медалями, и посмотрел на сковороду.

– Рыжики, зонтики, лисички, подосиновики, сыроежки.

– Все? – Отец появился с полотенцем через руку.