Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

Я уверен, что в 1940 году признал бы красоту этой музыки. Одну из пьес я слышал на концерте в Андае. Но тогда она прошла мимо моего внимания, потому что я не понимал, на что способна музыка.

Франко пробыл у власти тридцать шесть лет, с 1939 по 1975 год. За это время испанская культура поблекла, выдохлась, превратилась в пародию на тему «солнечной Испании». Туристские плакаты. Однотипная музыка. Простенькие танцы. Редкие книги. Монотонность и единообразие. Даже живя в изгнании на Кубе, я видел, как успешно использовал Франко свою власть. Муссолини был убит партизанами. Гитлер покончил самоубийством. Но Франко продолжал жить, обойдя их. Мы согласились принять его так называемый «пакт о забвении». Мы потеряли свою душу. Из ненависти к Франко я сам призывал музыкантов перестать играть, а художников — рисовать, но он и из этого извлек свою выгоду. Молчание стало его оружием. А вот Аль-Серрас был одним из тех, кто не захотел молчать. Он видел дальше, чем любой из нас. Он видел то, что действительно вечно, — искусство.

Франко умер. Зачем я его пережил? Может быть, ради того, чтобы сделать то, что я намеревался сделать.

Дирекция нового Испанского музея завалила меня письмами, интересуясь, когда я выполню свое обещание и передам им смычок. Я отмалчивался целый год. Теперь хотя бы один человек знает почему. Если они хотят получить мой смычок, я заставлю их принять и рукопись. И не просто принять, а внимательно изучить каждую страницу и каждую ноту. Пусть обратятся к государственной экспертизе и установят ее подлинность. Но рукопись должна быть опубликована, а музыка — исполнена. А потом пусть решает история.

— Вы поможете мне, Уильям? — спросил я, когда отзвучал последний аккорд испанских сюит Аль-Серраса.

Он подошел ко мне, вежливо взял из моих рук остальные страницы и отложил их в сторону. Потом он обнял меня, немного неловко, наши плечи неуклюже столкнулись. Я прикоснулся губами к его лбу, с трудом различая сквозь слезы черты его лица.

— Это сделает вас счастливым? — спросил он.

— Очень счастливым!

29 декабря 1977 года король Хуан-Карлос I и королева Испании София возглавляли церемонию открытия в Мадриде нового Музея музыки. Они приняли переданный в дар музею смычок маэстро Фелю Деларго с сапфиром, когда-то принадлежавшим бабушке короля королеве Виктории-Евгении. В тот же день в новом зале музея состоялся концерт, на котором прозвучали недавно найденные Сюиты для фортепиано Хусто Аль-Серраса, за вклад в испанскую культуру посмертно удостоенного почетного титула герцога Альгамбры.

Спустя шесть месяцев Уильям Эрлихт, сын итальянской скрипачки Авивы Хенце-Перголези (1910–1940), опубликовал исправленное издание биографии Аль-Серраса «Пропавший вундеркинд», в которое была включена критическая переоценка «Дон Кихота» Аль-Серраса (1941).

5 августа 1978 года Фелю Анибал Деларго скончался на Кубе в возрасте восьмидесяти пяти лет от сердечной недостаточности.

В феврале 1981 года король Хуан-Карлос, внук короля Альфонсо XIII и первый монарх, возглавивший Испанию после смерти Франко, столкнулся с попыткой государственного переворота. Несмотря на исторические прецеденты и всеобщие ожидания, он отказался ввести военное правление. С этого времени его провозгласили защитником демократии и вместе с супругой, королевой Софией, покровителем искусства.

В этом романе вымышленный пианист Хусто Аль-Серрас испытал разочарование, когда узнал, что «Ночи в садах Испании» Мануэля де Фальи были навеяны дешевой книжкой, которую известный композитор приобрел на улице Ришелье в Париже (Аль-Серрас узнал об этом от самого Фальи. Я прочитала об этом в аннотации на конверте пластинки, написанной Филиппом Хушером). Альгамбра — это реальное место, и Фалья позднее жил недалеко от него. Но испанский композитор работал над партитурой, не побывав в Альгамбре, и преуспел в передаче романтизма этой мавританской крепости.

Почему же Аль-Серрас был так недоволен? Пианисту всегда трудно решить, благоволит ли он факту или фикции, романтике или реальности. (Даже утверждение Аль-Серраса, что он является сыном прекрасной Отеро, не может быть полностью надежным: известная куртизанка была явно стерильна. Но кто может знать наверняка?)

Все мы одобрительно относимся к тому, что та или иная история основана на реальных фактах. Я тоже.

Но не меньше любим и беллетристику — вид литературы, позволяющий найти смысл и содержание в сбивающем с толку водовороте жизни. Не важно, к какому жанру относится произведение, в большинстве случаев конечным результатом является коллаж.

Я люблю коллажи. (Разве удивительно, что я нашла в этом романе место для Пикассо?) Мне нравятся картинки, склеенные из фрагментов бумаги и ткани, нравится, что знакомые вещи при этом выглядят незнакомыми. Таким коллажем является и этот роман. Хотя в нем больше вымысла, чем исторической правды, но нельзя сказать, что он — целиком плод моего воображения.

Как родилась эта книга? В конце 2001 года, почти десять лет назад, я начала работать над документальным очерком о жизни испанского виолончелиста Пабло Казальса. До этого я писала статьи об охране окружающей среды, но обилие терминологии и прохладное отношение к этой проблеме слишком большого числа людей, с которыми я общалась, быстро отбили у меня охоту продолжать заниматься этой темой. Потом случился кошмар и сентября, заставивший меня пересмотреть все свои планы. Я стала задавать себе вопрос: если бы я могла сделать только одну вещь в своей жизни, написать только об одной вещи — что это была бы за вещь?

В ту осень мне больше всего хотелось соприкоснуться с чем-то светлым, исполненным оптимизма. Для меня олицетворением надежды и человечности всегда было звучание виолончели. (Почему виолончели? Я писала эту книгу, в частности, и для того, чтобы найти ответ на этот вопрос.)

После сентябрьской трагедии я уверилась, что мне нужна героическая история. Поиски героя привели меня к Казальсу, виолончелисту, известному своими антифашистскими взглядами. В начале 2002 года я побывала в Пуэрто-Рико, где музыкант провел последние годы жизни. Здесь я изучала архивные киноматериалы, тщательно просматривала документы и встречалась с людьми, которые знали маэстро или его учеников.

Но чем глубже я знакомилась с жизнью Казальса, тем яснее понимала: он не совсем устраивает меня как герой. Попутно я узнавала о фактах из жизни других музыкантов, которые больше отвечали моему замыслу. Также появилась масса вопросов, на которые невозможно было найти ответ в документах. Журналисту это показалось бы непреодолимой преградой, но писателя подобные трудности не пугают. А главное, я пришла к выводу, что жизнь Казальса, музыканта и публичной фигуры, имела много общего с историями жизни многих других европейских музыкантов, композиторов и даже художников. Эти люди бились над одними и теми же проблемами, решали одни и те же морально-нравственные вопросы. Это давало большой простор для творчества.

Одним словом, я сама не заметила, как вместо документалистики занялась сочинением романа.