Политолог - Александр Проханов

— Теперь вы видите, на что направлены наши усилия, — говорил Потрошков, прогуливаясь со Стрижайло по коридору. — Это требует колоссальных затрат. Негодяи упрекают ФСБ в том, что мы перехватываем собственность олигархов и присваиваем ее. Но это зловредная ложь. Каждая капля нефти, отнятая у олигарха, каждый, вырванный из цепких олигархических лапок алмаз идут на содержание лаборатории. Мы остро нуждаемся в средствах. Кстати, о чем вам поведал старый шаман на Оби, перед тем, как уйти в Долину Мертвых Рыб?

Стрижайло вдруг догадался, что цель этой пугающей прогулки в том, чтобы добыть у него сокровенный пергамент, где старый кудесник нарисовал карту озера Серульпо, обозначил месторождения «черного молока», передал подземные кладовые белому человеку по кличке «Желудок нерпы», кем являлся Потрошков. Он был готов передать Потрошкову скобленую оленью шкуру с рисунком, начертанным кровью росомахи. И тогда наступит долгожданная свобода, Потрошков отпустит его, перестанет преследовать.

— Я готов передать пергамент. Этим документом подтверждается ваше право на владение тундрой в среднем течении Оби с месторождениями нефти, которая отказана в пользу компании «Зюганнефтегаз». Я почти подготовил доклад, в котором Маковский обвиняется в подделке документов, лжесвидетельстве, в совращении несовершеннолетней девушки по имени Соня Ки, в производстве наркотиков на маковой основе и распространении их среди коренных народов тундры. А также в массовых убийствах, совершаемых в «Городе счастья», что является по отношению к беззащитным туземцам вторым холокостом. Кроме того, я почти подготовил мюзикл, который расскажет обо всем этом общественности языком музыки и танца. Я готов немедленно передать пергамент, в ближайшие дни опубликовать в Интернете доклад и осуществить премьеру мюзикла в Большом театре на новой сцене, — Стрижайло говорил все это быстро, страстно, поглядывая с опаской на высокие двери, ожидая, что одна из них раскроется, и художник Тишков схватит его и повлечет на операционный стол, где ему вскроют живот.

— То, что вы говорите, мой друг, очень важно, — благосклонно произнес Потрошков. — Я буду вам благодарен за ваше усердие. Но главное, зачем я вас сюда пригласил, состоит совершенно в ином.

Они приблизились к дверям, перед которыми стояла охрана. Офицеры ФСБ, облаченные в стерильно-белые комбинезоны, с короткоствольными автоматами, с приборами ночного видения на лбу, на случай, если погаснет свет. Потрошков произвел операцию идентификации, — приблизил к окуляру немигающий глаз, приложил к пластине растопыренную пятерню, дохнул в металлическую трубку, определяющую химический состав выдоха. Двери раскрылись, и они со Стрижайло шагнули под высокие своды зала, напоминавшего церковь. Бело-голубые, как мартовский снег, стены. Странные архаичные изображения, среди которых угадывался Христос, апостолы, распятие, дерево, символы древних христиан, — рыба, копье, чаша. В овальных нишах были начертаны те же загадочные значки и иероглифы, что испещряли фасад супермаркета. Посреди зала простирался деревянный помост, на котором возвышались высокие прозрачные сосуды, наполненные золотистым раствором. В каждом, озаренный светом, окруженный проводами и трубками, находился орган человеческого тела, розовый, живой, пронизанный кровеносными сосудами, дышащий. Это зрелище расчлененной человеческой плоти, где каждая часть существовала отдельно, не нуждаясь в другой, слабо пульсировала, совершала обмен веществ, впрыскивала на экран монитора синусоиды и импульсы, казалось, о чем-то думала, что-то переживала, — это фантастическое зрелище испугало Стрижайло.

— Вы правы, это выглядит устрашающе, как всякая великая истина, если с ней сталкиваешься впервые. Выдающийся генный инженер Тишков, когда его впервые посетило прозрение и ему удалось из заусеницы на большом пальце вырастить всю руку, включая плечо и ключицу, он едва ни сошел с ума. Только занятия живописью, его знаменитые «даблоиды», позволили ему восстановить душевное равновесие, хотя многие из посетителей его выставок сошли с ума, — так говорил Потрошков, проводя Стрижайло по священному залу, останавливаясь перед тем или иным сосудом и при этом неторопливо повествуя.

— Эта лаборатория имеет давнюю историю, быть может, столь же давнюю, как и история христианства. Хотя современный, строго научный отрезок исчисляется тремя десятками лет. Все началось во время «Шестидневной войны» на Ближнем Востоке. Как вы знаете, полк советских истребителей прикрывал небо над Каиром, и на всем пространстве над Суэцким каналом и Синаем шли интенсивные воздушные бои с переменным успехом и немалым количеством жертв. Однажды над Синайской пустыней израильский «Мираж» сбил наш «Миг-17», летчик катапультировался, а машин упала на раскаленные камни Синая и сгорела. Евреи засекли место падания летчика и направили мобильную группу для его пленения. Пилот, майор ВВС, скрывался в горах, умирал от жажды, видел близко от себя колесящие патрули евреев и, спасаясь от них, укрылся в незаметной расщелине. Вначале она казалась обыкновенным углублением, но потом ход под землю расширился, и летчик оказался в просторной пещере с подземным пресным ручьем. Это позволило ему скрываться в подземелье несколько дней, пока окрестности ни покинула израильская поисковая группа. Питаясь сухим пайком, осматривая с помощью карманного фонаря стены подземелья, он обнаружил, что они испещрены знаками и наскальными рисунками, а в складках и нишах стен находятся пергаментные свитки и глиняные дощечки с какими-то рисунками и схемами. Будучи любознательным человеком, имея много свободного времени, он скопировал некоторые из этих изображений, взял из каменной ниши один из свитков и пронес их на себе через пустыню, переплыл Суэцкий канал, пока ни попал на передовые позиции египтян. В Москве, в Управлении Генерального штаба, он показал свои зарисовки и кусок пергамента со странными значками. Опытные офицеры разведки заинтересовались находками, отдали манускрипт на расшифровку…

Потрошков подвел Стрижайло к стеклянному сосуду, где в растворе слабо колыхался человеческий желудок, напоминая розоватого моллюска, дремлющего в океанских течениях. Обрезки пищевода, начало кишечника, складчатая мускулатура, перевитая голубыми и красными сосудами, — все было живым, трепетало, направляло в датчики и золотые, вживленные клеммы множество электрических сигналов, которые разноцветными синусоидами и мгновенными всплесками летели по экрану монитора. Стрижайло, приблизившись к сосуду, ощутил сжатие в животе, несильную желудочную колику. Будто его желудок вступил в контакт с экземпляром, что плавал в стеклянной колбе. Два желудка узнали друг друга, обменивались сигналами, о чем-то говорили друг с другом. Стрижайло изумлялся этой способности органа жить самостоятельной жизнью, минуя его, Стрижайло, волю и разум. У желудка было самосознание, он был личностью. Общался с другой, подобной себе личностью, обмениваясь переживаниями и мыслями.

— Я испытываю то же, что и вы, — произнес Потрошков, прижимая ладонь к животу. — И знаете, что интересно и что до сих пор не находит своего объяснения? Если электронные сигналы желудка перевести в музыкальный ряд, то мы услышим музыку одной из знаменитых мировых опер. Желудок поет, обладает великолепным бельканто, — Потрошков повернул регулятор света, направив на плавающий желудок пучок золотистых лучей. Включил синтезатор. Из динамика донеслись величественные звуки оркестра и грозные звучания оперы Вагнера «Тангейзер».