Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот - Пер Валё

Малыш стоял, держа в руке плащик, и когда он вытащил руку из кармана, на пол упал маленький белый листок бумаги. Мартин Бек нагнулся, чтобы подать его малышу, и тот воскликнул:

– Цок-цок! Цок-цок от дяди!

Мартин Бек посмотрел на предмет, который держал руке.

Это был самый обыкновенный билет в метро.

Утром, в пятницу шестнадцатого июня 1967 года, уже кое-что что произошло.

Полиция опубликовала описание, которое имело тот недостаток, что подходило к каким-нибудь десяти тысячам более или менее добропорядочных граждан. А может, и к еще большему количеству.

В руководстве полиции кое-кто по-прежнему упрямо настаивал на том, что у Лундгрена нет никакого алиби относительно убийства в Ванадислундене, и подвергал сомнению надежность его свидетельских показаний. Это привело к тому, что Гюнвальд Ларссон поставил одну женщину в весьма неприятное положение, а другая женщина поставила Колльберга в еще более неприятное положение.

Гюнвальд Ларссон набрал телефонный номер в районе Ваза. После чего состоялся следующий разговор.

– Янсон слушает.

– Добрый день. Криминальная полиция, у телефона старший криминальный ассистент Ларссон.

– Слушаю вас.

– Могу я поговорить с вашей дочерью Майкен Янсон?

– Да, пожалуйста. Секундочку. Мы как раз завтракаем. Майкен!

– Алло, Майкен Янсон слушает.

Голос был звонкий и воспитанный.

– Полиция, у телефона старший криминальный ассистент Ларссон.

– Да?

– Вы сообщили, что вечером девятого июня были в парке Ванадислунден, куда ходили немножко подышать свежим воздухом.

– Да.

– Что было на вас надето, когда вы ходили подышать?

– Что было… секундочку, да, на мне было черно-белое короткое платье.

– А еще что?

– Босоножки.

– Ага. А еще что?

– Ничего. Подожди, папа, он всего лишь спрашивает, что было…

– Ничего? Больше ничего на вас не было?

– Н-нет.

– Я имею в виду, у вас случайно не было чего-нибудь под платьем?

– Ну да, естественно. На мне, естественно, было нижнее белье.

– Ага. А какое нижнее белье?

– Какое нижнее белье?

– Да, именно об этом я вас и спрашиваю.

– Ну-у… на мне было, естественно, то, что… то, что обычно носят. Но папа, ведь это полиция!

– А что именно вы обычно носите?

– Ну, естественно, бюстгальтер, и… ну, как вы думаете?

– Я ни о чем не думаю. У меня нет никакого априорного мнения, я всего лишь спрашиваю.

– Ну, в таком случае, естественно, трусы.

– Ага. А какие трусы?

– Какие? Послушайте, я не понимаю, что вы имеете в виду. Самые обыкновенные трусы.

– Маленькие трусики, похожие на плавки?

– Да, но простите, я…

– А как выглядели эти трусики? Они были красные, черные, синие или, возможно, телесного цвета?

– Они были…

– Да?

– Это были белые сетчатые трусики. Да, папа, я сейчас его спрошу. Простите, вы не могли бы сказать, зачем расспрашиваете меня о таких вещах?

– Я проверяю свидетельские показания.

– Свидетельские показания?

– Совершенно верно. До свидания.

Колльберг приехал в Старый Город, припарковался возле собора, разыскал адрес и поднялся по каменной винтовой лестнице, порядком истертой. Звонка он не обнаружил и, поэтому, верный своей привычке, оглушительно заколотил в дверь.

– Входи, – крикнула женщина.

Колльберг вошел.

– О Боже! – воскликнула женщина. – Кто вы такой?

– Полиция, – строго сказал Колльберг.

– В таком случае вынуждена вам заявить, что полиция умеет чертовски неприятно…

– Вас зовут Элизабет Хедвиг Мария Карлстрём? – спросил Колльберг, демонстративно заглянув в бумажку, которую держал в руке.

– Да. Вы пришли из-за вчерашнего?

Колльберг кивнул и огляделся вокруг. В комнате царил милый беспорядок. Элизабет Хедвиг Мария Карлстрём была в синей полосатой пижамной куртке такой длины, что было видно, что под ней нет даже сетчатых трусиков. Очевидно, она только что встала и варила кофе, потому что стояла у газовой плиты и ждала, когда закипит вода.

– Я только что встала и варю кофе, – сказала она.

– Ага.

– Я подумала, что это девушка, живущая по соседству. Никто другой так не колотит в дверь. И к тому же в такое время. Вы тоже хотите?

– Простите?

– Кофе.

– Гм, да, – сказал Колльберг.

– Ну, тогда присаживайтесь куда-нибудь.

– Куда?

Она показала ложечкой на низкий кожаный пуфик возле спинки широкой расстеленной постели. Он нерешительно сел. Она поставила обе чашечки на маленький подносик, левым коленом подтолкнула столик и поставила на него поднос, а сама села на постель. Потом скрестила ноги, причем кое-что обнажилось. В ее анатомии не было каких-либо необычных особенностей.

– Угощайтесь, – сказала она.

– Спасибо, – сказал Колльберг, глядя на пальцы ее ног.

Он легко возбуждался, и в эту минуту у него было какое-то странное ощущение. Она чем-то сильно напоминала ему кого-то, очевидно, его собственную жену.

Она озабоченно посмотрела на него и сказала:

– Вы не возражаете, если я немного оденусь?

– Думаю, это очень неплохая мысль, – прогудел Колльберг сдавленным голосом.

Она тут же встала, подошла к шкафу, достала оттуда коричневые вельветовые брюки и надела их. Потом расстегнула пижамную куртку и сняла ее. Минуту стояла обнаженная до пояса, повернувшись к Колльбергу спиной, однако это не очень помогало. Немного поколебалась, а потом натянула свитер через голову.

– Неудобство в том, что потом человеку становится ужасно жарко, – вздохнула она.

Он сделал глоток кофе.

– Вам нравится? – спросила она.

Он сделал еще один глоток.

– Кофе прекрасный, – ответил он.

– Дело в том, что я вообще ничего не знаю. Совершенно ничего. Это было просто ужасно, я имею в виду Симонссона.

– Его зовут Рольф Эверт Лундгрен, – сказал Колльберг.

– Вот видите, еще и это. Мне ясно, вы считаете, что я произвожу впечатление… что это не показывает меня в благоприятном свете, если можно так выразиться. Ну, теперь уж с этим ничего не поделаешь.