Чарлстон - Александра Риплей

– Затем затраты начнут окупаться. Эдвард Ханахэн будет продавать кислоту с фабрики удобрений и фосфатов для нашего производства. На прибыль девяносто третьего года мы построим собственный цех для производства серной кислоты. В девяносто четвертом мы сможем ее производить. Это будет в самый раз. Кэтрин как раз исполнится пятнадцать лет, а я помню, что в этом возрасте девочки требуют новый наряд к каждому обеду. Я должна быть богатой.

Джо хотел предложить ей все деньги сразу. Нет необходимости урезывать себя в течение восьми лет. Но она умоляла его не делать этого.

– Мне хочется все сделать для Карлингтона самой, Джо. Мне пойдет на пользу, если я буду что-то строить. Эти годы я видела только разрушения и ничего не создавала.

Джо не мог ей отказать. Это было именно то, чего он для нее желал, – кроме тяжкого труда, от которого ему хотелось бы избавить Элизабет.

«Чарлстон, 11 июня 1887.

Дорогой Джо, мы все просто в полном восторге! Вчера открылась наша собственная железная дорога в Карлингтон. Эдвард Ханахэн – такой душка! – одолжил нам небольшой локомотив и вагон-платформу. Локомотив был начищен так, что пускал зайчики, а платформа разукрашена по краям фестонами. Стюарт прибыл из Барони в своем экипаже вместе с сыновьями и отвез меня, Кэтрин и Трэдда в Карлингтон. Дорога неблизкая, а у Стюарта получилось целое путешествие, но дети вели себя хорошо; я предусмотрительно запаслась горой бутербродов и прихватила с собой побольше лимонада, так что все сошло благополучно. Маленький Стюарт был очень разочарован тем, что рельсы не прикреплены к шпалам золотыми гвоздями, но утешился, когда ему разрешили забраться в будку машиниста и давать свистки. После этого, разумеется, не оставалось ничего другого, как установить очередь для всех детей. Прогулка оказалась очень шумной. Мы устроили пикник на пути к главной линии, и он все еще продолжался, когда поезд возвращался в Карлингтон с нагруженной платформой. Потом сделали новый рейс. И еще один – пока не съели все до последней крошки. Я забыла взять зонтик и теперь боюсь остаться до конца жизни пятнистой, будто яйцо пересмешника. Ну и пусть! День выдался восхитительный – сделан первый шаг к исполнению Генерального Плана.

Я уже писала тебе, сколько разговоров было, когда я открыла за домом контору и стала деловой леди. Сейчас об этом и полсловечка не услышишь. Весной приезжал президент Кливленд с супругой – посмотреть на сады в цвету, и все до сих пор только тем и заняты, что критикуют на разные лады его манеры и внешность. Про меня словно забыли. Правда, я почти не показываюсь на людях. Купила себе пишущую машинку „Ремингтон" и теперь учусь ею пользоваться. Письмо выглядит точно страница из книги. Но в Нью-Йорке, наверное, подобной диковиной никого не поразишь. Моему новенькому приобретению на самом деле больше десяти лет. Бывший владелец чувствовал себя неловко, продавая мне эту древность. Я не стала признаваться ему, что раньше даже не подозревала о существовании такой штуки. Пинни всегда занимался корреспонденцией дома – я помню, как он сидел за письменным столом, макая перо в забавную старую чернильницу, подаренную ему нашим отцом.

До сих пор не верится, что Пинни больше нет. Вчера головы Стюарта и его мальчишек, позолоченные солнцем, были точь-в-точь как выложенные в ряд медные центы. Счастливые, мы веселились как только могли – и вдруг сердце у меня мучительно сжалось при мысли о том, как остро недостает среди них еще одной рыжей головы…

Но потом себялюбивый внутренний голос назойливо напомнил мне: „А ты-то разве не здесь? Разве ты сама не из рода Трэддов?" Скажу тебе кое-что по секрету, Джо. Я начинаю считать себя очень неплохой представительницей рода Трэддов. Мне доставляет огромное наслаждение вносить в бухгалтерские книги аккуратные столбики цифр и резко отчитывать в письмах за подписью „Э. Трэдд" мошенников, которые пытаются содрать с нас лишнее за поставки материалов и прочего. Я сую им в нос каждую так называемую ошибку в расчетах и за год уже сэкономила для компании свыше двадцати семи долларов. Нед Рэгг святой человек во всем, что касается поведения дамы. Он называет меня „мистер Трэдд, мэм" – но без малейшей иронии. Работа в Карлингтоне идет под его наблюдением как нельзя лучше – огромные горы породы готовы к отгрузке заказчикам. Возможно, товар уже находится в пути…

Прости, пожалуйста, что не писала тебе целых два месяца. Основная новость – проложенная железнодорожная колея. Недели через три на лето перебираемся на остров; сообщать оттуда тоже будет особенно не о чем, если только ты не сочтешь захватывающим рассказ о солнечных ожогах и ободранных коленках. Трэдду два с половиной, и я собираюсь учить его плавать. Кэтрин плещется в воде словно рыбка. У меня, видимо, изрядно прибавится веснушек, но я слишком люблю океан, чтобы горевать об этом.

Сердечный привет Эмили и Виктории. Надеюсь, когда-нибудь мы сможем увидеться.

Горячо любящий тебя, милый Джо,

твой партнер по фосфатам Элизабет».

Джо сложил письмо и присоединил к другим письмам от Элизабет, хранящимся в ящике письменного стола. Элизабет писала обычно раз в месяц; каждое письмо Джо перечитывал до тех пор, пока не выучивал наизусть.

– Как дела в Чарлстоне, дорогой?

Эмили Симмонс была не лишена проницательности. Она никогда не отрывала мужа от просмотра корреспонденции, особенно если приходило письмо от Элизабет Купер.

– Достроена подъездная ветка до Карлингтона, – ответил Джо. – Для детей устроили пикник на открытой платформе во время первого рейса.

Эмили слегка поежилась:

– Это же негигиенично… Я рада, что у нас есть собственный вагон с нормальным обеденным столом. Виктория в жизни не перенесла бы таких неудобств.

Джо задумчиво пробормотал:

– Чарлстонцы способны перенести все что угодно.

– Вот и отлично, – заключила Эмили. – Тебе пора переодеваться, Джозеф. Сегодня вечером мы обедаем с родителями. Если поторопишься, то успеешь подоткнуть Виктории одеяло.

Письма продолжали приходить из месяца в месяц, пока не заполнили собой три ящика в столе Джо. Джо ожидал их с нетерпением; если случалась задержка, ему приходилось напрягать всю силу воли, чтобы не запросить телеграммой о благополучии Элизабет. Он ненавидел себя за неуместную, – он сознавал это, – привязанность к несбывшейся когда-то мечте, но ничего не мог с собой поделать. Любовь по-прежнему владела им – и владела с той самой минуты, как только худенькая девчушка показалась на лестнице в своем первом длинном платье.

Преданность жены он уже не воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Безмолвный призыв Эмили к безраздельной супружеской гармонии никогда не найдет, он знал, отклика в его душе. В каждом новом письме Элизабет ощущалась ее крепнущая день ото дня уверенность в себе. Эмили же оказывалась все в большей зависимости от него: она рабски следовала его мнениям, без оглядки на которые не предпринимала ни единого шага, и не мыслила без него – Джо Симмонса – своего семейного счастья. Джо терзало чувство вины: он не в состоянии был любить Эмили, а она любила его слишком сильно. Тогда он сделался предельно внимателен к ней, предупредительность его не знала границ. «Мы, Эмми и я, в одной лодке, – думал Джо, – мы живем на улице с односторонним движением. Так или иначе, я могу вникать в ее заботы и облегчать ей существование». В этом Джо преуспел великолепно. Эмили сияла от счастья. Супружескую чету Симмонсов друзья единогласно провозгласили образцом идиллического брачного союза.