Набоков - Алексей Зверев

Прозвучали и суждения, каких до «Арлекинов» никто себе не позволял, считаясь с магией имени их автора. Впрочем, по духу они были вполне набоковские, если вспомнить хотя бы полемику с другими перелагателями «Онегина». Стоило ли удивляться, что теперь не упустили случая заметить: похоже, самого автора постиг паралич — творческий, а не физический, который в романе был уготован его двойнику.

Откликов в подобном духе следовало ожидать непременно. Достаточный повод для них предоставил бы даже один эпизод с поездкой В. В. в Ленинград на поиски дочери, вышедшей за американского поборника коммунистической идеи, который потом сгинул в советских трудовых лагерях. Ленинград с конца 60-х годов регулярно посещала сестра писателя Елена Сикорская, там бывали знакомые Набокову филологи-русисты, так что не составляло труда подобрать, не покидая Монтрё, две-три выразительные детали вроде расцветки занавесок на окнах советских авиалайнеров или вида памятника Пушкину на площади перед Русским музеем. Все остальное было почерпнуто либо из фельетонов, либо из комиксов: сопровождающий В. В. от самого Парижа чекист с растрепанной бородой и цепким взглядом из-под очков, изготовление подложного паспорта, несъедобная котлета в ресторане «Астория». И запах пережаренного лука, которым тянет на каждой улице. И матерно переругивающиеся бабы-лифтерши в гостинице с претензиями на европейский сервис.

Критику, включая ту, что была расположена к Набокову, больше всего поразила блеклость, стилистическая невыразительность этих страниц да и почти всей книги. Неужели это Набоков, чародей языка, самый изобретательный и непредсказуемый из современных авторов, пишущих по-английски? «Вне стиля» — назвал свою рецензию входивший в моду английский прозаик Мартин Эмис, чей вердикт: «скверно написанная книга» — был самым огорчительным для Набокова. Другой англичанин, Питер Акройд, которого вскоре начнут воспринимать как новую литературную звезду, судил еще резче: Набоков — посредственность, раздувшаяся от самомнения, и ничего больше.

Это была предсказуемая расплата за нетерпимость и порой откровенную грубость, которую в отзывах о современниках да и о классиках не раз позволял себе сам Набоков. Человеку, который сказал в интервью, что сообщение о битком набитом, охваченном восторгом зале какого-то колледжа, где читал лекцию поэт Эзра Паунд, заставляет думать, как много в академическом мире кретинов и сумасшедших, следовало быть готовым к ответным выпадам, едва представится возможность. Последний роман Набокова подарил такой шанс, и критика его не упустила: кинулась на ослабевшего льва, как-то сразу позабыв, что еще не так давно мэтр умел писать книги, по уровню, по значительности несравнимые ни с «Адой», ни с «Арлекинами».

* * *

Неуспех романа окончательно охладил энтузиазм издателей, вероятно, пожалевших о том, что их с Набоковым связывает новое соглашение: шесть книг в ближайшие четыре года, включая такие неперспективные в коммерческом отношении, как сборник пьес и том переводов из русской поэзии. Мог бы пожалеть о том, что подписал этот контракт, и сам Набоков. Возраст начинал о себе напоминать. 22 апреля 1974-го писатель отметил свой семьдесят пятый день рождения.

Приезжавшим в Монтрё он по-прежнему казался полным энергии, пышущим творческим энтузиазмом. Но в действительности все было не совсем так. И даже совсем не так.

Набоков чувствовал, что его время уходит. Его не хватало, чтобы осуществить давние замыслы и, главное, окончить новую книгу, которую следовало в 1976-м, по заключенному договору, представлять в издательство. Роман был тщательно обдуман, уже написан в отрывках — на перебеленных или оставшихся первыми вариантами карточках; текст относился к разным главам и не составлял целостного фрагмента. Было заглавие — «Оригинал Лауры», было стилистическое решение. В дневнике сказано: «Роман, где не будет „я“, не будет „он“, а будет повествователь, чей взгляд как бы скользит, ни на чем не останавливаясь, но все время о себе напоминая в книге». Набоков интенсивно работал над этим романом зимой 1975/76 года, в апреле сообщив издателю, что готово около ста страниц — примерно половина книги. Но дописать ее было не суждено.

Он понимал, что может не успеть. К ящичку, куда складывались готовые карточки, еще когда писались «Арлекины», был приклеен листок с разъяснением, что рукопись не должна публиковаться, если она не будет доведена до конца автором. С «Оригиналом Лауры» это и произошло.

Работа остановилась летом 1976-го, когда пошли болезни. Началось с неудачного падения на горном склоне во время охоты на бабочек. Потом появились неприятности с легкими. Несколько раз приходилось ложиться в больницу — лучшие были неподалеку, в Лозанне.

Там, в Лозанне, в больничной палате Набоков и умер 2 июля 1977 года. Была кремация в присутствии родных и двух-трех друзей, особенно близких семье. Урну захоронили на кладбище Кларанса, городка минутах в двадцати ходьбы от Монтрё. Четырнадцать лет спустя могила — на ней мраморная плита, даты жизни и надпись по-французски: «Владимир Набоков, писатель» — приняла Веру. Ее останки легли в ту же урну.

Последние годы Набокова не были временем старческой деградации. Беллу Ахмадулину, приезжавшую в Монтрё ранней весной 77-го, — она была первым и единственным литератором из послевоенного СССР, кто видел живого Набокова, — поразила интеллектуальная да и физическая бодрость уже очень немолодого писателя. Видела бы она Набокова хотя бы полугодом раньше! В мае 75-го он еще смог приехать в Париж для телеинтервью с Бернаром Пиво, популярным ведущим престижной литературной программы «Апострофы». Она была приурочена к выходу французского перевода «Ады».

Над этим переводом Набоков просидел, сверяя и правя очень путаный текст, всю зиму. Работал по десять — двенадцать часов в день, забросив собственный новый роман. Серьезно обдумывал, не сделать ли ему самому и важнейшее для него переложение, пока его любимая «Ада» не появилась, вместо «романтического и точного русского», на «сов-жаргоне». Но понял, что сил для этого нет. Они, видимо, как раз и были подорваны, когда он изнемогал над французским текстом. Наградой стали комплиментарные отзывы парижской критики и вторая строка в списке бестселлеров.

Наивно сожалеть о том, что достижению слишком мизерной цели отдано так много выматывающего труда. Набокову был необходим серьезный литературный успех. Реакция на «Арлекинов» да и быстрое охлаждение к «Аде» после неумеренных славословий переживались им болезненно. А его политические мнения, которые были обнародованы в появившемся перед «Арлекинами» сборнике интервью, пришлись очень не ко времени.

Набоков формулировал их жестко, без оговорок, и заглавием этого сборника — «Твердые мнения» — еще раз подчеркнул свою бескомпромиссность. Реакция была ожидаемой: одни насмешки. Да и не только тогда, в начале 70-х годов, которые ознаменовались мощным антивоенным движением и кампанией за гражданское равноправие, но в любой другой период не могли бы расположить к себе интеллектуальную и молодежную среду заявления в том роде, что Набоков испытывает чувство счастья каждый раз, когда ему приходится извлекать на свет свой американский паспорт, что во Вьетнаме его страна занята бескорыстной помощью страдающим от коммунизма, что вашингтонские политические ястребы на самом деле благородные люди, и так далее. Нападки на Фрейда прискучили постоянным читателям Набокова, а его полемика относительно природы времени не с кем-нибудь, а с Эйнштейном, выглядела действительно комично. Провал «Твердых мнений» был полным и очевидным.