Скрытый Тибет. История независимости и оккупации - С. Кузьмин

Как говорил Конфуций: «Если жители далеких окраин не покоряются, то совершенствуют свою культуру и добродетель, чтобы привлечь их. А когда привлекут, то умиротворяют их». В его времена еще не шла речь о китаизации варваров. Представления о китайском этносе были неопределенными; фактически, каждое китайское царство считало наиболее «правильными» китайцами себя, а остальных — зачастую варварскими. Привлечение «варваров» к китайской культуре должно было сделать их послушными, включить в китайскую сферу влияния. Возможно, считалось, что потомки «варваров» не сравнятся с «коренными» китайцами, но последние уже тогда довольно активно ассимилировали не-китайские племена. Скорее всего, в то время крайне редко проводилась политика ассимиляции не-китайских народов, что не мешало, конечно, по факту эти народы ассимилировать.

Как отмечает ван Вальт, принятие китайского образа жизни автоматически означало признание императорского «мандата Неба» на руководство всем человечеством. «Небо не может иметь двух солнц, а государство — двух императоров» (из книги «Ли цзи» — «Записи о ритуале»). Если есть несколько правителей (или династий), лишь один (или одна) будет обладать легитимной властью в Чжун-го.

Империя не имела определенных территориальных границ, внутри которых практиковались бы внутригосударственные отношения, а за их пределами — межгосударственные. Ритуальным признанием верховенства императора служили ритуалы поклонений и т.п. Сами «данники» приезжали по разным причинам: ради защиты, подчинения, подарков, установления дружеских или торговых отношений и т.д. Но любые посольства трактовались как данничество. «Дань» можно было приносить местной продукцией, это скрепляли договором. Ван Вальт отмечает, что это сопоставимо с европейскими отношениями господина и вассала в средневековой Европе. Справедлива точка зрения А.С. Мартынова: с помощью системы данничества решались разные задачи (пограничные, внешнеполитические, административные), эта система была гибкой и не приводила к территориальной экспансии.

Таким образом, система данничества была механизмом, посредством которого «варварские» области получали свое место в глобалистской политической и этической схеме Китая. Император обычно покрывал часть расходов миссии «данников» и давал им подарки, обычно превосходившие ценой «дань». Но при этом данничество в принципе не предполагало ни защиту страны «данника» императором, ни какого-либо вмешательства в ее внутренние дела. Некоторые «данники» устанавливали с другими отношения сюзеренов и вассалов. Лишь с XIX в. империя Цин, принимая участие в мирной конференции в Гааге в 1899 и 1907 гг. и подписав ряд многосторонних конвенций, стала участвовать в выработке международного законодательства.

Е.Л. Беспрозванных пишет: «Номинальный вассалитет практически не затрагивал внутренней и внешней политики государства-вассала, поскольку ни императорские послания, ни пожалование титула “ван” не воспринимались местными правителями как атрибут зависимости от Китая. “Дань”, привозившаяся иноземными послами в Китай, рассматривалась как своего рода меновая торговля, поскольку за нее полагались эквивалентные по стоимости дары. Таким образом, номинальный вассалитет был не более чем пропагандистским приемом, предназначенным прежде всего для собственного, китайского населения. Реальный вассалитет, включая в себя все перечисленные выше черты номинального вассалитета, был связан с постоянным контролем китайских властей над внешней политикой вассального государства, а также с определенными ограничениями во внутриполитической жизни. В этом случае прочность и устойчивость положения местной администрации прямо зависели от лояльности императорской династии Китая. В.П. Васильев пишет: “Самое слово “вассал” на китайском языке собственно значит “забор”, “плетень”, т.е. вассал должен служить преградою нападениям живущих за ним иностранцев. Уж если они будут сильны, так пусть-ка прежде пробираются через этот забор; следовательно, чем шире пространство, занимаемое вассальными землями, тем спокойнее собственно Китаю”. B.C. Мясников и Н.В. Шепелева называют эти “внешние владения” термином “наместничества-протектораты”, что вполне адекватно отражает степень их зависимости от Пекина».

С этим можно частично согласиться: отношения вассалитета в таких случаях предполагали протекторат, хотя и не обязательно, а «внешние владения» (которые Беспрозванных называет «буферными территориями») оставались субъектами международных отношений — не частями другого государства, а зависимыми государствами с ограниченным суверенитетом. В принципе, все это можно сравнить с Османской империей и Византией (в смысле концепции единственной в мире империи, по отношению к которой все остальные правители могут быть только вассалами, покорными или непокорными).

По провозглашении Китайской республики 1 января 1912 г. Сунь Ятсен заявил, что цель республики — «получить [для Китая] все права цивилизованной страны» и «поместить Китай на уважаемое место в международном сообществе». Принципиальный инструмент для достижения этой цели — признание международного права. Частые ссылки на международное право в государственных судах, юридических органах, публикациях и т.д. оставляют мало сомнения, что и Китай декларирует приверженность этому праву. В 1945 г. Китай стал одним из учредителей ООН. КНР поддерживала право колоний на независимость, участвует в работе международных организаций и т.д. Став членом ООН в 1971 г., КНР приняла ее Устав, а в 1984 г. юрист из КНР стал членом Международного суда. Хотя коммунисты критиковали отдельные теории и нормы права как буржуазные, они никогда не отвергали международное право в целом.

Главными принципами международного права КНР считает суверенитет, самоопределение, подлинное равенство и мирное сосуществование. По китайской концепции, образование и становление государства субъектом международного права должно решаться его народом. Только он может решать, легально его государство или нет. Это не могут решать другие страны. Международное признание просто подтверждает факт существования нового государства. Это соответствует, например, межамериканской Конвенции Монтевидео 1933 г., по которой политическое существование государства не зависит от признания другими государствами, а такое признание — лишь обозначение того, что одно государство признает другое со всеми вытекающими правами и обязанностями.

Как отмечает ван Вальт, право государства управлять своей территорией — конкретное выражение суверенитета. Соответственно, подразумевается равенство государств и отказ от неравных договоров. Понимание равенства государств в КНР выходит за пределы общепринятой концепции равенства перед законом: межгосударственные отношения могут осуществляться на основе не только равенства перед законом, но и «подлинного равенства». То есть суверенные права более слабых государств охраняются от попыток диктата со стороны более сильных. Согласно марксизму-ленинизму, есть равные и неравные договоры. Последние представляют собой нарушение международного права. Соответственно, статус Китая с 1840-х по 1940-е гг. был «неравным» к западным державам. О неравных договорах говорили еще гоминьдановские руководители. Но они считали нужным ревизовать эти договоры, тогда как в КНР говорят, что они вообще противоречат международному праву. В современной китайской доктрине нет места таким отношениям, как протекторат или сфера влияния. Но китайские юристы согласны, что сюзеренитет относится к периоду феодализма, а в более новое время такие отношения — лишь инструмент империалистической экспансии, поэтому для данного периода термин «сюзеренитет» использовать нельзя.