Большая книга перемен - Алексей Слаповский

Лаура оглянулась и досталась из сумочки сверток. Полиэтиленовый пакет, заклеенный крест-накрест скотчем.

– Это письма. Письма Леонида.

– Вот это номер! – присвистнул Немчинов.

– Еще какой номер!

– Письма вам?

– Нет. Рассказываю все по порядку. Леонида, как вы правильно догадались, не утопили. И вообще не убивали. Но хотели убить. Самое интересное, что убить хотел больше Максим, а Павел даже удерживал. То, что они все были пьяные, это само собой, иначе это была бы не русская история, а французский роман. Они хотели убить Леонида за то, что Ирина его любила и хотела к нему уйти. Вместо этого Леонид предложил им – не из-за трусости, а потому, что не хотел доводить их до преступления, он предложил им: я уезжаю. Я уезжаю навсегда, и никто никогда обо мне не услышит. Это все равно, что смерть. Обещаю не делать никаких попыток связаться с Ириной. Все будут думать, что я умер. Утонул. И он уехал.

– Куда?

– Далеко. Обратный адрес станция Чебутново, я смотрела, это за Уралом, глушь полная. Причем он там даже не жил, а просто приезжал время от времени на эту станцию и там опускал письмо.

– Вам?

– Да не мне! Только адрес был мой, а письма – для Ирины. С условием: передать Ирине только в том случае, когда он умрет. Понимаете? Ему было важно, что она когда-нибудь их прочитает, пусть даже после его смерти. И вот Ирина погибла. А он продолжал писать. Я получала. Представляете, какой это был ужас: получать письма, когда адресата уже нет? Я терпела полгода, потом не выдержала и написала ему на эту станцию, что Ирины нет. И все, он замолчал. А еще через год с чем-то письмо от какой-то женщины: Леонид Витальевич просил сообщить вам, если он умрет, что он умер. Понимаете?

– В общих чертах.

– Естественно, в общих, тут любой с ума сойдет. Вот – я вам их передаю. Я их, конечно, не читала. А вы – как хотите. После этой статьи я знаю, что вы единственный порядочный человек в этом городе. Используйте эти письма, уничтожьте всех этих негодяев!

– Я уже попробовал…

– Но не говорите, что я вам их передала.

– А как я объясню их попадание ко мне?

– Сами взяли. Были у меня и взяли. Украли. Если на меня сейчас кто-то будет, как выражаются современные люди, наезжать, я не выдержу. Инфаркт, скоропостижная смерть. Я, конечно, и так умру, но не хочу раньше времени.

– Вы врачам показывались? Не скорой помощи, а – в больнице?

– Еще чего! Они найдут то, чего и нет. А я мнительная. Скажут, например, что у меня еще и язва, я поверю – и у меня точно появится язва. И вообще, я спрашивала у одной знакомой, такие боли, как у меня, бывают при остеохондрозе. Кажется, что сердце, а на самом деле позвоночник.

– Тогда успокойтесь.

– Не могу. У меня предчувствия. Да и не было у меня никогда никакого остеохондроза. С чего бы ему взяться? А вы лучше вот что сделайте, вы напишите по этим письмам роман. Там богатейший жизненный материал!

– Откуда вы знаете, вы же не читали?

– Догадываюсь. И кстати, я хочу устроить еще одну выставку. Отец, когда уже был очень болен, устроил выставку и назвал ее «Прощание». Даже те сволочи, которые его не любили, пришли – все-таки прощание. Очень, наверно, сожалели, что после этого прожил еще пять лет. Так вот, я хочу назвать выставку «Последнее прощание».

– А если тоже проживете пять лет? Или пятьдесят?

– Я уже об этом думала. Тогда через год я назову экспозицию «Прощание отменяется». Остроумно, да? А потом – «Едвельский навсегда». Не слишком пафосно?

– Вообще-то…

– Я тоже думаю, что отец заслужил. Творчество предполагает некоторую наглость. Я вам советую – пишите роман нагло. Не соблюдайте никаких правил, кроме художественности. Широкими мазками.

– На самом деле я уже задумал кое-что.

– Видите! Я угадываю мысли. Некоторые признаются, что со мной страшно говорить: они еще ничего не сказали, а я уже знаю, что они скажут. Все, извините, я боюсь переутомляться. Мне надо пережить этот период. Подруга, она гомеопат, она говорит: сон. Народ правильно сказал, сон – лучшее лекарство. Спать как можно дольше. Но организм сам догадывается, что делать, я в последнее время сплю по четырнадцать часов. А раньше не больше десяти. Тоже немало, но зато остальное время я полна энергии. Мой вам совет – никогда не вставайте по будильнику. Будильник – причина всех неврозов, это же стресс, это удар по психике. Просыпайтесь только сами. Все, до свидания.

Она ушла, исчезла в зарослях, и уже через минуту Немчинову казалось, что ее и не было, был какой-то бред наяву, какая-то нелепица.

Но вот – пакет.

Письма.

Илья отодрал скотч, надорвав при этом пакет, достал толстую пачку и не утерпел, вытащил верхнее письмо. Вынул из конверта. Четким, почти каллиграфическим почерком было написано:

Уважаемая Лаура Денисовна!

Обращаюсь к Вам так официально, чтобы дать Вам возможность прийти в себя. Вы ведь не утерпите, вскроете письмо сразу же, на почте, можете вскрикнуть, на вас кто-нибудь обратит внимание. А мне этого не нужно, я не имею права делать то, что делаю. Итак, поэтому настройтесь – не вскрикивайте. Это я, Леонид Костяков, твой Леня, Лаурик. Теперь вдохни и выдохни, сделай паузу.

Я жив. Но мертв одновременно. Мои братья, когда дело дошло до края, то есть когда они уже готовы были уничтожить меня физически, проще говоря убить, вывезли меня на реку. Я знал, что будет, и все же поехал. Я не боялся смерти. Может быть, я даже хотел ее, потому что ситуация была тупиковая. Отказаться от Ирины я не мог, ты это знаешь. И она не могла от меня отказаться. Кто-то должен был устраниться – и, естественно, не Павел. Само собой, и не Ирина. Только я.

Но в последний момент я понял, что поступаю нехорошо: я толкаю братьев на преступление. И у меня родилась идея. Я дал им обещание, что исчезну навсегда. Это все равно, что умереть. Исчезну – и никаких звонков или писем. Ничего. А они пусть скажут, что я утонул. Что и произошло.

И вот прошло четыре года. Я сходил с ума, тысячу раз хотел вернуться, чтобы пусть перед смертью, но еще раз увидеть Ирину. Еле сдержался. Я придумал, как сдержать слово, но все же не сойти с ума от невозможности общаться с ней. Я буду писать тебе, но на самом деле – ей. Пожалуйста, сохраняй эти письма. И, когда я умру, передашь ей. Тогда это уже не будет нарушением договора. Письма буду посылать тебе не заказные, как это, а до востребования. Ты уж, пожалуйста, заходи на почту раз-другой в месяц. Могут быть всякие случайности, неприятности для тебя, если все обнаружится, поэтому напиши, согласна ли ты на это. Попутно я буду писать тебе, но только в общих чертах, потому что не уверен, что я этим не нарушаю своего слова.

Напиши, как ты к этому относишься. На адрес, который указан, до востребования. Мне дадут по паспорту, хотя у меня еще прежняя прописка. Так все быстро получилось, что, кроме паспорта и некоторого количества денег, я ничего с собой не взял. Но, как выяснилось, мне ничего и не нужно. А то, что необходимо для жизни, заработал уже здесь, но это отдельный разговор. О себе много распространяться не буду, занимаюсь тяжелым физическим трудом, снимаю комнату у одного ветерана, который каждый вечер показывает мне свои медали. Он доволен, что есть кому похвастаться. Человеку для счастья вообще мало надо. Правда, смотря кому. Мне казалось, что надо много. Но это особый разговор. Твой Идус, как ты говорила. Леонидус, Идус. Так и буду подписывать тебе – для конспирации. Даже смешно. Если первое письмо обошлось без приключений, ответь. И тогда у меня появится «луч света в темном царстве». Твой Идус.