Никон - Владислав Бахревский

Бросились стрельцы на колени перед образами и молили о спасении до утра.

А ночью случилось вот что.

Погода поправилась быстро. Туча исчезла, будто ее и не было. Луна поднялась ясная, ласковая.

Небо нестрашное, лес душист. Отлегло у Ивана Данилыча на сердце.

И только он посмелел – грянул впереди на дороге выстрел.

Загородив дорогу лошадью, стоял всадник. Рука поднята вверх. В руке дымящийся пистолет.

Будто свора гончих, завидевших дичь, бросилась дворня к всаднику. Он не торопясь повернул коня, поднял на дабы, свистнул так, что у Ивана Данилыча в затылке заболело, и умчался.

– Вперед! Вперед! – кричал Милославский, высовываясь из кареты. – Взять его! Живым или мертвым!

Всадники, обгоняя карету, ринулись по узкой дороге за разбойником.

– Вперед! Вперед! – подбадривал их Иван Данилыч. – Десять рублей тому, кто срежет нахала!

Стало страшно в лесу.

Казалось, не кони мчались, не заморская карета грохотала, уносимая восьмеркой сытых, напуганных лошадей, а будто сорвался с места батюшка-бор, будто бы пустилась наутек белорыбица-луна. Все – врассыпную. Свист, скок, стон, а может, дьявольский хохот?

Иван Данилыч вцепился в мягкое сиденье, зажмурил глаза, чтобы невзначай не увидать старикашку-лешего. И только подумал о лешем – дохнуло холодом в карете, хлопнула дверца, кто-то сел напротив. Хоть глаза не видят, а уши-то слушают!

– Не спокойной тебе ночи, Иван Данилыч!

Открыл боярин глаза – Кудеяр перед ним.

– Обещал я, боярин, что буду у тебя. Вот я пришел. За мое точное слово отдавай-ка мне то, что должен отдать.

Протянул разбойнику Милославский приготовленный тайно ларец.

– Пистоли мне твои, боярин, понравились. Я на Востоке жил, там для хорошего человека ничего не жалеют. Нравится кому конь – и коня отдают.

Отдал Иван Данилыч Кудеяру пистоли. Сунул он их за пояс и говорит:

– Беседовать мне с тобой, боярин, очень интересно, только карета твоя больно уж на ухабах прыгает: не ровен час перевернется, коня моего зашибет.

Глянул боярин в окошечко – точно: бежит рядом с каретой конь.

– Прощай покуда, Иван Данилыч! Помни, обижать свой народ будешь – опять приду.

Распахнулась золоченая дверца, мелькнула черная тень, и загремел по лесу грозный голос:

– Так-то вы, псы-слуги, хорошему боярину служите?! Прозевали Кудеяра! Вот вам от него награда!

Засвистела плеть. Бил Кудеяр по спинам холопов. А потом сиганул со своим чертовым конем в чащу и – был таков.

5

Под утро в слюдяное окошко крайней избы деревни Вишенки стукнули негромко, но с характером. Кузнец Егорушка бросился к двери, опередив мать, старуху любопытную и болтливую. Не обманулся кузнец: ждал его тот, кто назвался в кабачке Кудеяром.

– Получай, жених, сто рублей для отца невесты, да вот тебе десять талеров-ефимков на хозяйство.

Кузнец взял деньги без поклонов, серьезно взял деньги, руку разбойнику подал.

– Спас ты меня, Кудеяр. Век не забуду!

– Доброе дело Богу, говорят, угодно, а я, кузнец, хочу угодить бедным людям. Только в одиночку много ли сделаешь?

– Чем помочь тебе?

– Посылай недовольных жизнью ко мне в лес. К Черному Яру. Знаешь такой?

– Как не знать! Глухое место, дальнее.

– Туда и посылай! Каждый воскресный день буду ждать. Сам работай, как работал. Только если охота нападет, а глаз посторонних не будет, куй, Егор, мечи да рогатины. Вот тебе деньги на железо.

И еще один мешочек с деньгами пал на руки кузнецу.

1

На паперти сидели блаженные, дурачки, слепцы и уроды. Вдоль дороги – калеки, бездомные малые дети, уродки-бабы и прочие скитальцы. Были тут крестьяне, впавшие в нищенство по нужде, стыдливые, опрятные. Были тут и балбесы, изодранные в пух и прах, побитые, пропитые.

Горбатенький, белоголовый, белобородый старикашка, никому не ведомый, никем не званный, не спросясь, залез просить подаяние на паперть. А не спроситься было нельзя! На паперти места твердые, у нищего общества откупленные, не только рубликами, но и винищем. Заслуженные места, доходные.

Старикашку долбанули костылем, наступили ему на ногу железкой – стерпел негодник!

Уселись тогда вокруг него плотно самые знаменитые, самые святые попрошайки и всякую подачку перехватывали, а он, дурачок неопытный, все не уходил, надеялся.

Служба началась. Поток прихожан обмелел. Нищее братство разогнулось маленько, пошло языки чесать. Больше всего разговоров было про Кудеяра. Объявился Кудеяр на земле. Разбойник страшный и неуловимый. Прежний Кудеяр никого не миловал: кто ему поперек дороги встанет, тот и ляжет. А этот, хоть и темными силами послан за грехи, да и сам-то ведь про́клятый, худого бедным людям не делает. У боярина Милославского, говорят, всю казну забрал, а себе ни копья не оставил, все роздал.

– То и страшно, – говорил калека Руки Кренделями. – Простой разбойник что награбит, то и пропьет, простой разбойник начальным людям не помеха. А Кудеяр ого как непрост! Поперек идет боярской воли, а может, и царю противник?

– Богу-то он молится? – спросили.

– Какое там! В черной коже ходит!

– Слыхал про Кудеяра-то? – Руки Кренделями толкнул беленького старичка.

– Слыхал. Говорили, будто он сей монастырь, пред храмом которого мы милостыню собираем…

– Много ли ты набрал? – позлорадствовали нищие. – Ступай в хвост, дедок. Тут голова!

– Чего собирался Кудеяр-то, доскажи!

– Собирался пограбить монастырь, да отступился. Бедноват.

– Наш монастырь бедноват?! – возмутился Руки Кренделями. – Да здесь рязанские князья, те, что с Москвой тягались, казну свою прятали. Олег, что против Дмитрия Донского шел, как спрятал казну, так назад и не получил.

Вдруг заголосил слепец Иона:

– Свершилось! Явился на Русь меч карающий. Ликуйте, голодные, в язвах и рубище, с душою чистой, как снег, и кроткою, как ягненок. Трепещите, скопидомы, и богачи, и все сильные мира сего, и все истязатели простого люда! Неотвратимы карающие громы Ильи-пророка, и стрелы Кудеяра неотвратимы.

– Кудеяр – бес! – закричал яростно Руки Кренделями.

– Кудеяр – ангел карающий!

– Черный ангел! – завопил Руки Кренделями.

– Что вы раскричались, как на базаре! – рассердился беленький старичок. – Мы ведь возле храма.

– Ты еще судить нас!

Заторкали было старичка. Да он вдруг так сжал одному буяну лапу, что у того скулы судорогой свело. Распрямился вдруг на глазах, достал из-за пазухи мешочек с серебром. Пошел туда, где стояли обнищавшие крестьяне. В единый миг опустел мешочек, а руки все тянутся, будто им, нищим рукам, – ни конца ни края. Выскочил старичок за ворота. И только звон копыт.