22 июня… О чём предупреждала советская военная разведка. «Наступающей ночью будет решение, это решение – война» - Михаил Алексеевич Алексеев

class="p1">На следующий день состоялись переговоры с американскими военными по некоторым практическим вопросам взаимной информации, руководил совещанием заместитель военного министра МакКлой. «Прежде всего, была достигнута договоренность о программе осмотра советской миссией некоторых объектов. Американцы дали согласие показать нам в действии некоторые виды вооружения, несколько авиационных заводов, а также отдельные самолеты в эксплуатации. В свою очередь мы бы передали американцам некоторую информацию о танковых и механизированных войсках немецко-фашистской армии. На этом совещании мне [Голикову] больше всего запомнилось, что американцы выдвинули непомерные требования в отношении той информации, какую они хотели бы получать от Советского Союза. Их интересовали многие виды советского вооружения, поступающие на фронт, не говоря уже о новом вооружении гитлеровских войск. Под благовидным предлогом подготовки к совместным боевым действиям они настойчиво добивались, чтобы им дали сведения о советских аэродромах в районе Дальнего Востока. Особенно их внимание привлекли аэродромы в районе Иркутска, Якутска и Чукотки. Естественно, что мы не могли пойти на удовлетворение этого чрезмерного любопытства»629.

Трудно представить, какую информацию передал Голиков американцам, насколько она была достоверна и насколько сам начальник Разведупра владел такой информацией?

В связи с прошедшими переговорами по поводу обмена информацией Голиков счел нужным поддержать явную дезинформацию, содержавшуюся в переданной ему американцами справке: «Пример “устойчивости” данных американской военной разведки о германской армии и легкости их сползания со своих позиций. Лишь неделю назад все германские силы на нашем фронте исчислялись в 150 дивизий, а 15.08 в письменной справке дано уже 180 да + в “резерве для русского фронта — 40 дивизий”.

Бронетанковых дивизий, как и англичане, считали от 14 до 18, а 15.08 дают 40–50 (как видно, взяв за основу нашу намеренную цифру).

… Снова настаивают на допуске Эйтона (майор И. Итон, военный атташе при посольстве США в СССР. — М.А.) на фронт…».

Не являются ли новые цифры, приведенные американцами, результатом «информации» Голикова? И что имеется в виду под словом «намеренная цифра» — преувеличенная? Определенно, Голиков ни с кем: ни с англичанами, ни с американцами информацией делиться не собирался630.

При знакомстве с американскими материалами Голиков обратил внимание, «что на немецких картах — пограничные полосы с Прибалтийским военным округом: все хорошо выявленные наши укрепления выявлены авиационной съемкой и ни одного — агентурной разведкой»631.

20 августа состоялась встреча со специальным представителем Президента США и его личным другом Гарри Гопкинсом после возвращения последнего из Москвы. Голиков дал резко отрицательную характеристику спецпредставителю президента, что явилось, возможно, следствием содержания беседы и высказанным, по мнению Голикова, пренебрежительным отношением к присутствовавшим:

«Сегодня обрел “счастье” наконец-то улицезреть и познакомиться с “самим” мистером Гопкинсом. Сколько о нем мне говорили до того хорошего! Сколько на него возлагалось надежд! Каким исключительно теплым, дружественным, сердечным и т. п. характеризовался Уманским голос этого человека при вчерашнем его телефонном разговоре с сообщением, что он приедет в посольство 20.08. …

И вот сегодня он действительно явился и показал всем своим нутром распоясавшегося фарисея, предельно зазнавшегося и зарвавшегося прихвостня большого человека, возомнившего себя не глупее и не меньше своего патрона; решившего, что мы, люди Советского государства, должны перед ним держаться и чувствовать себя просителями: молча, терпеливо ждать и быть довольными крохами с барского стола. Да еще в компании с ним Бивербрук. Да еще неуместный и недопустимый вопрос Уманского: “Так что же, военной миссии уезжать?” С немедленным и наглым ответом: “Пожалуй, уезжать” (выделено мной. — М.А.). Он, видите ли, взбешен тем, что за время его месячного отсутствия в США оказались советские люди, которые не просто ходят, просят и смиренно ждут милости, но проявляют настойчивость, доказывают, добиваются ясности, усиленно напоминают, разоблачают саботажников из числа его подзащитных, контролируют выполнение аппаратом обещаний и решений их президента, торопят и «даже» осмеливаются в глаза выражать неудовлетворенность. Он возмущен, что мы нашли многие другие каналы к властям и президенту.

Гопкинс отклонил наши усилия добиться помощи оружием в августе — октябре, сведя все к дальнейшим планам не ранее весны.

Зазнавшись от полученной информации, он усиленно подчеркивает нашу здесь неосведомленность, односторонность и незнание общих стратегических задач и планов снабжения. Он, видите ли, не терпит слова “настаиваем” (хотя Уманским было это сказано к слову “на ясности”) и с ругательствами, вскочив, заявляет, что на этой основе не желает с нами иметь дела и “пусть история запишет, что во время русско-германской войны в США был посол Уманский, который до того сильно настаивал на помощи, что ничего не получил”. “Не к тем ходите! Не у тех просите!”»632.

21 августа Гопкинс позвонил Уманскому по телефону из Нью-Йорка с извинением: «Я вчера был дураком. Вы не сердитесь?»633. «Это политиканство, желание смягчить политику, высказанную 20.08, и подзамазать остроту»634. — Прокомментировал звонок Ф.И. Голиков.

За несколько недель пребывания в США главе военной миссии СССР удалось по нескольку раз повстречаться и вести переговоры практически со всеми сколько-нибудь значительными фигурами из мира политики и бизнеса. Хождения по коридорам власти перемежались визитами на заводы и в мастерские, посещением Абердинского полигона в штате Мэриленд для осмотра техники из старых запасов, которую американцы были готовы передать Красной армии. Изнурительные переговоры, когда, выражаясь словами Филиппа Ивановича, приходилось «зубами вырывать» то, что было обещано американским правительством, едва ли не каждый день завершались далеко за полночь перепиской с советскими наркоматами — заказчиками вооружения и стратегических материалов, Генштабом и Разведуправлением.

И чем дальше, тем больше у Голикова рождалось ощущение того, что все возможное с его стороны уже сделано. Необходимые контакты с должностными лицами установлены, работа миссии все больше смыкается с повседневной деятельностью «Амторга» и закупочной комиссии. Смысла в дальнейшем пребывании за границей генерал больше не видел.

25 августа Голиков записал в записной книжке:

«Послал наболевшее за эти пять дней тт. С[талину], М[олотову], Ш[апошникову]: «Пр[ошу] в[ас] отоз[вать] м[еня] отс[юда] н[а] Р[одину]. Не м[огу] нах[одиться] в тепер[ешнем] пол[ожени] и сост[оянии]. Это не раб[ота]. В том, ч[то] сейч[ас] здесь прих[одится] вып[олнять], впол[не] обойд[утся] б[ез] м[еня], и я д[ля] этого не нуж[ен]. В дан[ных] обст[оятельствах] н[е] нах[ожу] необх[одимости] и опр[авданий] нах[одиться] здесь ни д[ля] себ[я], ни тем бол[ее] [как] для з[аместителя] н[ачальника] Г[енерального] ш[таба] К[расной] А[рмии], кем я сюда посл[ан] и здесь известен»635.

Ф. И. Голиков ведет счет от даты последней встречи с Гопкинсом, в ходе которой последний так уязвил главу военной миссии.

27 августа Голиков получил разрешение возвратиться на Родину. 13 сентября, самолет, на борту которого он находился, приземлился в Москве. И.В. Сталиным Голиков был принят только