Кетополис. Книга 1. Киты и броненосцы - Грэй Ф. Грин

— Позвольте вам напомнить, — обращаясь к Баллену, сказал Пельша. — Мы отклонились от темы разговора. Что все-таки явилось причиной той болезни?

Рыбак некоторое время сидел в задумчивости. Гарпунное ружье двигалось от окна к шкафу и обратно, прочерчивая на столе короткую дугу. Оценив опасность, Пельша незаметно отодвинулся подальше — по его ощущениям, дочь рыбак любил несколько больше, чем случайных гостей.

— Невнимательность, — наконец произнес Баллен. — Причиной всех бед служит невнимательность. Особенно в открытом море. Один не смотрит под ноги, считает чаек и через мгновение летит в трюм вверх тормашками. Но вместо того, чтобы отделаться парой синяков — сворачивают себе шею. И, надо сказать, как назло, экземпляр попался не из балетной школы. Вытаскивать его пришлось всей командой… Другой, посвистывая, чистит заряженное гарпунное ружье, которое совершенно неожиданно стреляет, гарпун пробивает ногу и намертво втыкается в палубу. В течение следующих минут ошалевшая команда подручными средствами перерезает трос, затыкает рану. Затем аккуратно поднимается, чтобы отнести обмякшее тело на корму, поскальзывается на свежей лужице и роняет беднягу за борт. Откуда его судорожно вылавливают сетью, впятером наваливаются на лебедку, но подплывшая акула успевает отхватить лакомый кусочек — аккурат по самое отверстие…

В голове у Пельша что-то щелкнуло — глухо, словно сквозь толстый слой ваты, — зацепило шестеренку, провернуло, стряхивая с нее хлопья ржавчины, вновь сорвалось… И пока Баллен с упоением рассказывал морские байки, с изощренной жестокостью отправляя на тот свет ни в чем не повинных людей, Пельша упорно пытался вернуться к зацепке, воссоздать до мельчайших подробностей момент щелчка: первое едва заметное движение, касание; усилие, с каждой секундой возрастающее, и, наконец, сам пиковый момент, оставивший после себя просверк, как ослепительно яркая вспышка оставляет на роговице глаза негатив последнего кадра.

Через секунду путешественник осознал, что совершенно утратил контроль над телом. Оно словно было заполнено мягкими теплыми ворсинками; руки не двигались и только мелко подрагивали. Внезапно Пельша показалось очень важным проследить за движением пальцев — быть может, тогда удастся обнаружить причину, вызвавшую паралич, и тело, наконец, обретет прежнюю подвижность.

Пельша собрал все силы и рывком перебросил онемевшую правую руку на край стола. Как подобает ватной конечности, та подпрыгнула и замерла. Видимо, со стороны ничего необычного не происходило, потому что Баллен продолжал говорить, а Анабель — улыбаясь, наблюдать за отцом от плиты. Теперь рука лежала перед глазами Пельша, пальцы постепенно начали оживать, а по коже — расходиться колючие прохладные мурашки.

— …как последний салага, слишком поздно заметил летящий навстречу леер, — голос рыбака медленно выплывал на поверхность. — Поддался идиотскому порыву — выставил руки — закрываясь, уже понимая, что проходило мимо. В каких-нибудь десяти сантиметрах… Последнее мое воспоминание — ужасно долгий полет и холодная вода, заливающая рот и нос…

Пельша понял, что совершенно взмок, словно именно ему довелось погрузиться с головой в океан; на столе от ладоней остались темные пятна, по виску сбежала капля и застыла на подбородке.

— …не помню совершенно. Лишь много позже, после бесконечного монотонного шума волн, увидел перед собой небо, перепуганное лицо Робби. И кусок дома со въевшимся в память перекошенным окном с мертвыми черными стеклами. А в этом окне, могу поклясться чем угодно, отражалась оскалившая пасть белая акула, готовая разорвать меня на части.

— Папе показалось, — вступила в разговор Анабель, — вы бы видели, какой он был. Страшно смотреть. Принесли его четверо ребят из команды — на самодельных носилках, укрытого курткой. Никак показывать не хотели, ждали, пока доктор подойдет. Но когда на кровать перекладывать стали, куртка слетела… да и я вместе с ней чуть на пол не свалилась.

Анабель замолчала, отвернулась к кухонному столу и, громко стуча ножом, стала резать лук. Баллен, изогнувшись и прищурив от натуги левый глаз, сосредоточенно чесал удочкой между лопатками.

— Ваши слова подтверждают мою теорию, — с трудом выговорил Пельша. Голос был сиплый, ненастоящий, и, прежде чем продолжить, он откашлялся. — По правде сказать, я одержим Вивисектором с тех пор, как впервые услышал о нем. Я много думал, сопоставлял различные факты и слухи… Получается, если бы вам не сделали операцию, то гангрена вскоре свела бы вас в могилу. Думаю, кроме ампутации, помочь уже ничто не могло. И именно Вивисектор в итоге явился для вас спасением. Он не отнимал здоровых тканей, не калечил, как какой-нибудь умалишенный. Вивисектор из благих побуждений усовершенствовал человеческое тело. Разве лучше было бы жить беспомощным инвалидом или не жить вообще? Разве, учитывая всеобщее заблуждение, кто-то согласился бы добровольно отдаться в руки этому гениальному хирургу? И разве пришлось бы ему иначе тайком выкрадывать смертельно больных с улиц города, чтобы подарить им новую жизнь?

— Папу вытащили из собственной комнаты, — возразила Анабель. — Пробрались ночью в дом, прижали мне к лицу тряпку — настолько вонючую, что я сразу отключилась. А очнувшись, увидела пустую кровать, но никак не могла понять, зачем кому-то понадобился больной человек. Обычный рыбак, пропадавший в море сутки напролет, чтобы прокормить семью. Вернулся он уже следующей ночью… Наверное, я кричала…

С улицы раздался детский смех и топот ног. По карнизу с грохотом пронеслась ошалевшая кошка с привязанными к хвосту жестянками. Никто не шелохнулся.

— Задаюсь я все время одним вопросом, — задумчиво проговорил Баллен. — Если, как вы говорите, все дело в благородных побуждениях, то зачем он мне этот гарпун приделал? В чем здесь благородство? Дочь говорит, не знал Вивисектор, рыбак я или китобой, потому и решил впополам сделать. По мне, так лучше бы весло приспособил, а то вон Анабель грести приходится.

— Видела я одного с веслами, — отозвалась девушка. — Причем с двумя сразу. На огороды устроился, землю рыхлит. Бывший китобой, между прочим…

— К сожалению, я пока не могу ответить на этот вопрос, — осторожно начал Пельша, — но готов сделать все возможное для его освещения. Для этого я должен лично встретиться с Вивисектором. Мне говорили, что вы единственный человек, кому случилось проснуться во время операции.

— Да не помню я почти ничего, — рыбак ковырнул острием гарпуна столешницу. — Очнулся — перед лицом лампы. Много их, штук двадцать. Справа стоит подземник — все как положено: плащ, сапоги, респиратор. Слева — человек в белом халате, и что-то под халатом во все стороны торчит. Наклонился он надо мной, руками водит. Потом распрямляется и подземнику продолговатое что-то передает. Я пригляделся — и глазам сначала не поверил. А это рука моя. Закричать попытался, вырваться — хоть бы хны. Как мертвый лежу. Дальше ничего не помню.

— И все? — удивился Пельша. — На вокзале мне рассказывали другое.

— Ах, на вокзале. — Баллен понизил голос и смущенно заговорил: — Вы же знаете, как это бывает — зашел в бар, выпил и пошло-поехало. Одни про девок завирают, другие про улов, я вот бедой похвастаться решил. Кому интересно слушать, как я в обморок грохнулся? Поэтому и выдумал продолжение: как из палаты удрал, как от подземников по коридорам бегал, как на улицу выбирался… Сам почти поверил. Ночью иногда просыпаюсь и понять не могу, наврал я тогда или нет. Перед глазами все коридоры, ступеньки каменные, лица в респираторах, долговязая фигура Вивисектора в больничном халате. Вот я отстреливаю гарпуном замок, открываю решетку, выбираюсь наверх, бегу к городу.