Нити судьбы - Мария Дуэньяс

Горничная, как обычно, старательно приготовила мою комнату: шторы задернуты, на прикроватной тумбочке мягко горит лампа, покрывало с кровати снято, и уголок одеяла у изголовья аккуратно отогнут. Наверное, эти свежеотглаженные простыни из швейцарского батиста — единственное, чему можно порадоваться за весь день: они обещали подарить мне покой и по крайней мере на несколько часов избавить от мыслей о моем поражении. Еще один день подошел к концу. Результат — ноль.

Я собиралась уже лечь в постель, когда вдруг почувствовала дуновение холодного воздуха. Подойдя босиком к балкону, я отодвинула штору и обнаружила, что он открыт — должно быть, по недосмотру горничной. Заперев балконную дверь, я села на кровать и погасила свет: не было желания даже почитать. И в тот момент, когда я начала укладываться, левая нога вдруг запуталась в чем-то странном и невесомом. Я едва не закричала и, торопливо протянув руку, чтобы включить лампу, уронила ее на пол. Пальцы плохо меня слушались и, когда мне наконец удалось водворить на место лампу с покосившимся абажуром и зажечь свет, я резким движением откинула одеяло. На постели лежала скомканная черная ткань, которую я и задела ногой. Я не решалась прикоснуться к ней до тех пор, пока хорошенько не рассмотрела. Это оказалась вуаль — черная вуаль, какие надевают в церковь на мессу. Я приподняла ее двумя пальцами, и из развернувшейся ткани выпала открытка. Я осторожно взяла ее за уголок, словно боясь, что она рассыплется от моего прикосновения, и поднесла к свету. На открытке был запечатлен фасад церкви и образ Девы Марии. Там же были две отпечатанные строчки: «Igreja de Sao Domingos. Novena em louvor a Nossa Senhora de Fatima»[80]. На обратной стороне я обнаружила надпись, сделанную карандашом, почерк был мне незнаком. «В среду, в шесть вечера. Левая половина, десятый ряд с конца». Подписи не оказалось, но в этом и не было необходимости.

На следующий день я не стала заходить в офис да Силвы, хотя на этот раз все назначенные встречи были в центре.

— Заберите меня сегодня вечером, Жуау. В половине восьмого у вокзала Россиу. Я хочу сходить в церковь — сегодня годовщина смерти моего отца.

Шофер кивнул, опустив глаза и всем своим видом выражая мне соболезнования, и я почувствовала угрызения совести, так легко записав в мертвые Гонсало Альварадо. «Но сейчас не время для колебаний», — подумала я, покрывая голову черной вуалью: было уже без четверти шесть, и новенна должна была скоро начаться. Церковь Сау-Домингуш находилась в самом центре, рядом с площадью Россиу. Когда я подошла к ее светлому каменному фасаду, покрытому известью, в моей памяти возник образ мамы. В последний раз я была на мессе, сопровождая ее в Тетуане в маленькую церковь на площади. Сау-Домингуш по сравнению с той церквушкой была величественной и грандиозной, с огромными колоннами из серого камня, поднимавшимися до потолка, окрашенного в светло-коричневый цвет. В церкви было полно народу: немного мужчин и множество женщин — верных прихожан, являвшихся исполнять наказ Девы Марии и читать молитвы святого Розария.

Я медленно пошла по левому боковому проходу, сложив перед собой руки и опустив голову, с сосредоточенным и отстраненным видом, и в то же время украдкой считая ряды. Дойдя до десятого, я кинула быстрый взгляд сквозь вуаль, закрывавшую мне глаза, и заметила сидевшую с краю фигуру в трауре: черная юбка, шаль и грубые шерстяные чулки — обычный наряд бедных жительниц Лиссабона. На голове у нее была не вуаль, а платок, завязанный под подбородком и сдвинутый вперед так, чтобы скрыть лицо. Рядом с женщиной было свободное место, но я несколько секунд колебалась, не зная, что делать. В конце концов я заметила, что ее белая и ухоженная рука, лежавшая до этого в складках юбки на коленях, коснулась соседнего сиденья, словно говоря: садитесь сюда. Я тотчас повиновалась.

Мы сидели в молчании, в то время как прихожане продолжали занимать свободные места, служки сновали по алтарю и кругом стоял тихий гул множества приглушенных голосов. Хотя я несколько раз украдкой взглядывала на сидевшую рядом женщину в черном, платок не позволял мне рассмотреть черты ее лица. Впрочем, это не имело никакого значения: я ни секунды не сомневалась, кто это был. В конце концов я решила нарушить молчание и прошептала:

— Спасибо, что позвали меня сюда, Беатриш. Пожалуйста, ничего не бойтесь: ни одна живая душа в Лиссабоне не узнает о нашем разговоре.

Она помолчала еще несколько секунд и наконец произнесла чуть слышно, не поднимая глаз:

— Вы работаете на англичан, не так ли?

Я слегка наклонила голову в знак подтверждения.

— Не уверена, будет ли вам полезна моя информация, мне не так много известно. Знаю только, что да Силва ведет сейчас переговоры с немцами насчет рудников в Бейре, в глубине страны. У него раньше не было дел в тех местах. Все началось недавно, всего несколько месяцев назад. Теперь он ездит туда почти каждую неделю.

— И что там такое?

— Нечто называемое «волчьей слюной». Немцы требуют, чтобы он сотрудничал только с ними и разорвал всякие отношения с британцами. Кроме того, он должен добиться, чтобы владельцы соседних рудников присоединились к нему и тоже отказались иметь дело с англичанами.

В этот момент в алтаре появился священник, вышедший через боковую дверь в глубине. Все прихожане — в том числе и мы — поднялись.

— Кто эти немцы? — прошептала я из-под вуали.

— В офис три раза приходил только Вайс. Да Силва никогда не разговаривает с ними по телефону — боится, что его могут прослушивать. Я знаю, что он встречался еще с одним немцем, Волтерсом. И на этой неделе должен приехать кто-то из Испании. В четверг, то есть завтра, они будут ужинать все вместе на вилле да Силвы: дон Мануэл, немцы и португальцы из Бейры, владельцы соседних рудников. Они собираются там, чтобы заключить соглашение: да Силва уже несколько недель убеждает их осуществлять поставки исключительно немцам. Все будут присутствовать на ужине с женами, и да Силва стремится принять их как можно радушнее: он попросил меня заказать цветы и шоколад по этому случаю.

Священник закончил свою речь, и все снова стали усаживаться: зашуршала одежда, послышались вздохи и скрип старого дерева.

— И еще да Силва распорядился, — продолжала Беатриш, по-прежнему склонив голову, — чтобы мы не соединяли с ним тех англичан, с которыми раньше у него были хорошие отношения. А сегодня утром он встречался на нашем складе в подвале с двумя типами, настоящими уголовниками: они выполняют время от времени некоторые его поручения — у него бывают всякие дела, в том числе и довольно темные. Мне удалось услышать лишь конец их разговора. Да Силва велел им следить за теми англичанами и, при необходимости, нейтрализовать их.

— В каком смысле «нейтрализовать»?

— Полагаю, убрать с дороги.

— Каким образом?

— А вы как думаете?

Прихожане вновь поднялись, и мы последовали их примеру. Все вокруг запели с благочестивым усердием, а у меня кровь застучала в висках.