Брокен-Харбор - Тана Френч

– Пэт умер, ему уже все равно. Я помню, что вы говорили – все будут считать его убийцей. Ну а вы помните, как он писал на форуме, что просто хочет позаботиться о Дженни? Как по-вашему, что бы Пэт выбрал: взять вину на себя или пожизненно упрятать ее за решетку? Да он умолял бы нас назвать убийцей его. На коленях бы ползал.

– Так вот что ты делал с этой сукой Гоган, и с Дженни тоже. Вся эта пурга про то, не стал ли Пэт более вспыльчивым, не было ли у него нервного срыва, не боялись ли вы его… Ты добивался, чтобы Дженни оклеветала Пэта. Только оказалось, что у убийцы чувство чести развито получше, чем у тебя.

Лицо Ричи вспыхнуло еще ярче. Он не ответил.

– Давай на секунду представим, что мы поступим по-твоему, – сказал я. – Бросим эту штуку в измельчитель, спихнем вину на Пэта, закроем дело и позволим Дженни уйти из больницы. Как по-твоему, что будет дальше? Что бы ни случилось той ночью, Дженни любила своих детей. И мужа тоже любила. Что она сделает, как только достаточно окрепнет?

Ричи положил отчеты на стол на безопасном расстоянии от пакета и подровнял стопку.

– Закончит начатое, – ответил он.

– Да. – Свет прожигал воздух, превращал комнату в белое марево, в нагромождение раскаленных, сияющих очертаний. – Именно это она и сделает. И на сей раз не облажается. Если выпустить ее из больницы, не далее как через двое суток она умрет.

– Да. Скорее всего.

– И почему, черт побери, тебя это не беспокоит? (Ричи приподнял плечо.) Отомстить хочешь? Она заслуживает смерти, но у нас никого не казнят, так что какого черта, пусть сделает это сама. Так ты рассуждал?

Ричи посмотрел мне в глаза:

– Это лучшее, что может с ней произойти.

Я едва удержался, так хотелось вскочить со стула и схватить его за грудки.

– Ты не имеешь права так говорить. Сколько Дженни еще жить – пятьдесят лет, шестьдесят? И ты думаешь, что ей лучше всего лечь в ванну и вскрыть себе вены?

– Да, может, шестьдесят лет. Половину из них в тюрьме.

– И ей там самое место. Эта женщина нуждается в лечении. Ей нужна терапия, лекарства, не знаю, что еще – зато знают врачи. В стенах тюрьмы она все это получит. Она расплатится, ей вправят мозги, и, выйдя на свободу, она сможет как-то жить.

Ричи решительно замотал головой:

– Нет, не сможет. Не сможет. Вы что, рехнулись? Нет у нее никакого будущего. Она же убила своих детей – держала их до тех пор, пока они не перестали сопротивляться. Зарезала мужа и лежала рядом с ним, пока он истекал кровью. Ни один врач на свете этого не исправит. Вы видели, в каком она состоянии. В душе она уже мертва. Проявите каплю милосердия, отпустите ее.

– Хочешь поговорить о милосердии? Дженни Спейн не единственная героиня этой истории. Фиону Рафферти помнишь? А ее мать? Их не надо пожалеть? Подумай о том, что они уже потеряли, а потом посмотри на меня и скажи, что они заслужили потерять еще и Дженни.

– Они ничего этого не заслужили. Думаете, им будет легче, если они узнают, что она сделала? Они в любом случае ее потеряют, но так, по крайней мере, все будет кончено.

– Нет, не будет. – Слова высасывали из меня воздух, оставляли внутри пустоту. Мне казалось, что грудная клетка вот-вот сложится. – Для них это никогда не кончится.

Это заставило Ричи заткнуться. Он сел напротив меня, снова и снова выравнивая стопочку отчетов.

– Я не знаю, в чем ее расплата, – сказал он наконец. – Назовите хоть одного человека, которому станет лучше, если Дженни просидит в тюрьме двадцать пять лет.

– Заткнись. У тебя вообще нет права задаваться этим вопросом. Приговор выносит судья, а не мы. Вот для чего вся эта проклятая система – чтобы заносчивые придурки вроде тебя не играли в Господа Бога, не раздавали смертные приговоры по своему усмотрению. Действуй по правилам, мать твою, сдавай долбаные вещдоки, а в остальном положись на долбаную систему. Не тебе решать, жить Дженни Спейн или умирать.

– Дело не в этом. Заставить ее столько лет жить с такой болью… Это пытка. Это неправильно.

– Нет. Ты думаешь, что это неправильно. Кто знает, почему ты так думаешь? Потому что ты прав, или потому что это дело разбивает тебе сердце, или тебя просто гложет чувство вины, оттого что Дженни похожа на твою детсадовскую воспитательницу мисс Келли? Для этого и существуют правила, Ричи, – потому что в вопросах добра и зла нельзя полагаться на разум. Последствия ошибки настолько огромны и ужасны, что о них даже подумать страшно, не то что с ними жить. Правила гласят, что мы должны посадить Дженни. Все остальное – полная фигня.

Ричи покачал головой:

– Все равно это неправильно. В этом случае я полагаюсь на свой разум.

Я готов был то ли рассмеяться, то ли взвыть.

– Да что ты? И посмотри, к чему он тебя привел. Ричи, правило номер ноль, всем правилам правило: твой разум засран, полон мусора и заморочек, слаб и испорчен, он подведет тебя в самый неподходящий момент. По-твоему, разум моей сестры не говорил ей, что она поступает правильно, когда она шла за тобой? Разве Дженни не считала, что поступает правильно, в понедельник ночью? Если доверяешь разуму, то непременно облажаешься, причем по-крупному. Все правильные поступки в своей жизни я совершил, потому что не доверял своему разуму.

Ричи с усилием поднял голову и взглянул на меня:

– Ваша сестра рассказала мне про вашу мать.

В эту секунду я едва не дал ему по морде – и увидел, что он готовится к этому, увидел вспышку страха или надежды. К тому времени, как я наконец смог разжать кулаки и снова сделать вдох, молчание затянулось.

– Что именно она тебе сказала?

– Что в то лето, когда вам было пятнадцать, ваша мама утонула. Когда вы все отдыхали в Брокен-Харборе.

– Она случайно не упоминала об обстоятельствах смерти?

Он больше на меня не смотрел.

– Да, сказала. Ваша мама сама вошла в воду – типа, специально.

Я подождал, но он, очевидно, уже сказал все, что собирался.

– И ты решил, что я в одном шаге от смирительной рубашки? Так?

– Я не…

– Нет, сынок, мне очень любопытно. Давай выкладывай, какая логика привела тебя к такому выводу? Ты принял как неоспоримое, будто я настолько травмирован, что уже на расстоянии мили