Год Крысы. Путница - Ольга Громыко

— Альк, будешь?

— Не будет. — Крысолов ловко выхватил у вора хлеб, хотя путника никто не угощал. — У него от волнения всегда аппетит отшибает.

— Я не волнуюсь, — раздраженно соврал саврянин.

— Значит, будешь? — уточнил вор.

— Не буду. Не желаю с этим за одним столом есть.

— Так ведь нету никакого стола, — удивился Жар: в Ринтаре такого обычая не было.

— Ну за одной ковригой.

— Давай мы тебе с другого края отломим, если брезгуешь. А середину я могу съесть, — предложил вор.

Альк и сам понимал, что упрямиться глупо. Но он был чуть ли не единственным учеником в Пристани, которому без малейших усилий давались обрядовые посты перед промежуточными — и конечным — испытаниями. Желудок словно перемыкало, и ничего хорошего из принуждения не выходило.

— На, держи! — Жар все-таки всунул саврянину вторую краюху. Альк взял, чтоб только они с наставником отцепились, и, склонившись над ручьем, жадно напился из горсти — в горле почему-то сильно пересохло. Потом выплеснул старую воду из баклаги и стал наполнять ее заново.

— Помнишь притчу про двух мышек, упавших в кувшин со сливками? — иронично обратился Крысолов к Жару. — Одна сразу сдалась и утонула. А вторая упрямо барахталась, пока не взбила сливки в масло. Так вот, нашего Алька можно смело запускать в целую бочку!

— Конечно, — скривился белокосый. — Только почему-то никто не задумывается о дальнейшей судьбе этой мышки. Ведь масла вышло гораздо меньше, чем сливок, и взобраться по скользким стенкам она не смогла. А что сделает хозяин кувшина, поутру обнаружив в нем мышь? Либо сапогом раздавит, либо кошке бросит. Так что мораль у этой притчи: сколько ни барахтайся, а масло сожрет другой.

Альк угрюмо помолчал, а потом внезапно ухмыльнулся:

— Одно утешение.

Наставник заинтересованно поднял брови.

— За ночь мышка наверняка успела изрядно в эти сливки нагадить. — Саврянин прицепил баклагу к поясу и сунул в карман нетронутую краюху. — Поехали.

— Уже?! — застонал Жар, только-только разлегшийся на травке.

— А Вечном Доме отлежишься, — «ободряюще» пообещал ему белокосый.

— А ты там поешь, да? — съязвил вор, но все-таки поднялся. — Я-то ладно, а вот коровы толком не отдохнули…

— Ничего, им тоже недолго осталось.

— Альк!!!

— Скакать в смысле. Думаю, мы уже совсем близко.

Друг предпочел не уточнять, к чему именно.

* * *

К вечеру все плоты были связаны — и каждый по отдельности, и между собой. Длинная бревенчатая змея лежала вдоль берега, шевелясь от волн и поскрипывая суставами. «Хвост» был привязан к двум глубоко вкопанным в землю столбам, на «голове» еще копошились люди, проверяя последние узлы.

— Хватит, — решил мастер, в тысячный раз сверившись с планом и хитрой вещицей из деревянных палочек и стальных дуг. — Должна лечь.

— Ну, с Хольгой! — скомандовал знаменный, отступая на пригорок, чтобы насладиться зрелищем во всей его красе.

Работники и тсецы дружно налегли на первую половину переправы, отпихивая ее от берега. Пришлось хорошенько покряхтеть, но главное было сделать щель, а дальше в дело вступило течение. «Змея» медленно, величественно, как тень от векового дуба, описала четверть круга — и уткнулась мордой в островной берег.

Ринтарцы радостно заорали. Длины хватило с избытком, даже пару плотов отвязать придется — чуть наискось легла.

Первыми переправу испытали тсецы, наскоро обежали остров и замахали с берега белыми платками: чисто! На пробу перевели одну телегу с камнями — плоты выдержали, хотя воловьи копыта несколько раз чавкали по воде.

Убедившись, что все в порядке, знаменный велел перебираться и работникам. Остров оказался куда больше, чем мерещилось с берега, и выше — с обращенной к Саврии стороны даже обрывчик в человеческий рост, источенный гнездами береговушек. Кабы по три раза за год не выкашивали, уже давно лес бы поднялся, а так только ивняки по краям.

Цыка выдернул клок сена из стога, помял в пальцах, понюхал. Многие мужики сделали то же самое, хотя победителя знаменный пока не объявил. Сено и впрямь было на славу: душистое, не сырое и не пересушенное, а стога — высоченные, на цыпочках до макушки не достать.

Но налюбоваться добычей работникам не дали, отозвали обратно.

— Куда разбежались?! Вначале переправу до ума доведите и укрепите как положено, — велел знаменный. — А то, не приведи Хольга, ночью дождь пойдет, реку вздует, сорвет все к такому-то Сашию, и заново мостить придется.

Мужики недовольно заворчали: и так до того натрудились, что каждое волоконце ноет!

— Если до темноты управитесь, завтра весь день отдыхать будете, — посулил тсец. — И пива каждому по три кружки!

Пришлось подчиниться — не столько ради пива, сколько из-за мечей охраны и тсарского гнева.

— Ему-то что, — уныло протянул Колай, когда батраки снова взялись за плоты. — Весь день только ходит да командует, хоть бы веревочку разок подал…

— Пойди самому знаменному это скажи, — зло отозвал Цыка. Пустое нытье весчанина только раздражало, если впрягся — так тяни и не скули. — Он тебе подаст. Веревочку даже узелком завяжет.

Колай ссутулился и залепетал:

— Да ты что, друг, я ж пошутил… Конечно, кто-то и начальствовать должен, иначе работа вразлад пойдет…

Батрак брезгливо отвернулся. Он и не думал доносить на одновесчанина, но от его искреннего испуга стало противно.

— Ну, Цыка, миленький… — еще больше испугался мужик.

— Да отстань ты от меня! Ничего я не слышал и дальше хочу.

Колай наконец заткнулся, и дальше работали в тишине, перебрасываясь словами только по делу. Закат уже густо позолотил воду, когда впереди заволновались, повставали.

— Саврян поймали! — передали по цепочке. — Которые сено забирать приехали, по холодку, хе-хе. Сейчас знаменный с ними разбираться будет.

Поглядеть на это захотелось всем. Тсецы, как ни странно, не ругались, а сами потянулись на остров вместе с работниками.

Для знаменного уже успели поставить шатер, развести костер и даже поджарить на вертеле пару диких уток. Но ради дорогих гостей тсец великодушно отложил трапезу.

— Один сбежал, — пожаловался-повинился ему поймавший чужаков караульный. — Сиганул в ивняки, только мы его и видели.

Саврян было трое: двое немолодых мужчин и еще безусый паренек лет четырнадцати. По-ринтарски они не понимали или притворялись, глядели волками и возмущенно лопотали по-своему.

— Говорят, что наместнику жаловаться будут, — перевел Мих Цыке.

У знаменного тоже нашелся толмач из тсецов.