Сложенный веер - Сильва Плэт

Дождавшись отрешенно-утвердительного кивка Кори, Мидори ныряет куда-то в комнату за рисовальными принадлежностями и под аккомпанемент негодующего рева Бьорна тоже распахивает балкон. Примащивается на пороге, чтобы снег не попадал в тушь. Бормочет себе под нос — ритмичное, незнакомое.

— Громче!

— Снег согнул бамбук,

Словно мир вокруг него

Перевернулся.

…Не Халем, похож только внешне. Эсили кровь подпортили.

…Да уж, можно вздохнуть спокойно.

— Уродливый ворон —

И он прекрасен на первом снегу

В зимнее утро!

Кори нравятся японские хокку. Странные, но верные слова. И Мидори нравится, что они нравятся Кори. Бьорн долго пыхтел, ревновал, пытаясь придумать, что может противопоставить японскому искусству недомолвок многословная старая Европа. Кори покорно смотрел в компьютерный экран, на котором выясняли отношения нелепо орудующие старомодными мечами косматые дикари по произвищу Нибелунги, но так и не проникся. И только однажды, когда отчаявшийся Бьорн хлопнул перед ним по столу толстым томом с женщиной на обложке — в платье, похожем на наряды аккалабатских деле, только цветном, и с кинжалом в руке — «Кристин, дочь Лавранса» — Кори заинтересовался и в два дня проглотил роман. Европа была реабилитирована, и Кори и Бьорн — оба вздохнули спокойно.

…отдай и закажи себе новые в Умбрене…

— Не хмурься.

— Мидори, я не могу, у меня проблемы.

— Ты будущий глава дипломатии своей планеты. Учись владеть лицом.

— Не учи меня. Ты не мой отец.

Кори сам произнес это слово, но извиняется почему-то Мидори. Даже встает на колени и опускается лицом к земле. Значит, чувствует себя сильно виноватым.

— Прости.

— Ничего.

…Ты даже представить себе не можешь, насколько то, что он делает, отличается от того, что делал…

… Что делал любой Дар-Халем в его возрасте…

Бьорн тянет шею, заглядывая через плечо, но Мидори прячет от него рисунок. Тогда он на минутку исчезает за плотной занавеской и возвращается с дымящейся глиняной кружкой. Сует ее Кори в руки.

— Мидори! Он у тебя совсем окоченел. Дозволь хоть глинтвейну. Хотя безалкогольный глёг — это мертвому припарки.

— Ему можно алкоголь, — Мидори ни на секунду не отрывается от рисунка. Тонкая кисточка летает вверх-вниз, узкие брови на желтоватом лице сопровождают ее движения. Даже подбородком Мидори себе сейчас помогает.

— Он несовершеннолетний, — возражает Бьорн.

— Ты не у себя дома в Лиллехаммере. И Кори — дар Аккалабата.

Кори отхлебывает горячую, пахнущую незнакомыми специями жидкость. Все-таки земляне странные: ну, что может сделаться от пары бокалов хорошего красного вина здоровому молодому организму? Вообще не предмет для обсуждения. Но хорошо, что они есть, эти двое. С ними не так погано. Можно притвориться, что слушаешь, смотреть на белый школьный двор, где только-только начали появляться первые фигуры в мохнатых шубах, и думать о своем.

…Прости, но ни ты, ни Тургун не имеете ни малейшего шанса понять и оценить эту нашу способность. Не говоря уж о том, чтобы ее воспитать.

— Кори, ты меня слышишь? — Мидори теребит его за рукав. — Посмотри. Нравится?

Глинтвейн давно кончился, и пальцы обеих рук оледенели. Это было явно не пять минут. «Но дело того стоило», — думает Кори, разглядывая то, во что Мидори ухитрился превратить пустой лист сероватой бумаги. От одного взгляда можно замерзнуть. Холодный снег на плотной теплой ткани орада, на черных густых волосах, холодный снег на плечах, льдинки в темных отчужденных глазах, холодные мысли, снежинки в холодных ладонях…

— Похож, — констатирует Бьорн.

— Здорово, — признается Кори и тянется за портретом.

Мидори — гениальный художник. Зачем ему дипломатия? Надо будет как-то спросить.

Мидори отдергивает рисунок. Кори поленился ускорить внутренний временной поток и разочарованно щелкает пальцами в воздухе.

— Не тебе.

— Я имею право.

— Щассс, — шипит Мидори уже из-за балконной двери.

— А кому? — Кори и Бьорн произносят одновременно.

— Выставлю на аукцион. Кори пользуется популярностью.

— Убью.

— Какая средневековая жестокость! — притворно возмущается Мидори.

— Правда, зачем он тебе? — любопытствует Бьорн.

— Подарю Лале. Она к нему неравнодушна.

— Убью медленно, с особой средневековой жестокостью, — Кори стряхивает с орада снег и отступает в свою комнату. Письмо Медео засунуто глубоко в карман, но тяжелые мысли не спрячешь.

* * *

— Кори, останься после урока, — ласково просит Лала, и Бьорн с Мидори многозначительно переглядываются. Лала — красавица: высокая, стройная, тонкокостная, почти прозрачная. С прошлых каникул Бьорн, как и все мальчишки в колледже, записавшийся в число поклонников Лалы с первого курса, приволок ей в подарок огромный альбом земной живописи, заложив страницу с картиной, на которой, по его мнению, Лала была изображена. Кори запомнил название — «Весна», Ботичелли. Сходство было очевидным: даже толстокожий Бьорн смог его разглядеть. Мидори тут же обзавелся качественной репродукцией и повесил у себя в комнате.

В Лалу были более или менее влюблены все учащиеся мужского пола. А она благоволила Кори. Который в силу своего аккалабатского происхождения был влюблен как раз менее всех. Однако с первого дня на Когнате он оказался под ее ненавязчивым, ласковым покровительством. И за день до его первого на Когнате альцедо, когда он судорожно соображал, кто из соседей — Бьорн или Мидори — нанесет меньше вреда его драгоценному оперению, Лала пригласила Кори к себе. Спокойно сообщила о поступившей от его отца по дипломатическим каналам просьбе, разложила на столике свиток, который шутливо окрестила «инструкцией по уходу», и велела раздеться.

С тех пор Кори стал вхож в дом — густо пахнущую свежим деревом и горячими пирогами бревенчатую усадьбу в получасе езды на снегоходе от колледжа. Во дворе усадьбы носились друг за дружкой или дремали, свернувшись калачиком, ездовые собаки — знаменитые когнатские сневы, не боящиеся ни льда, ни мороза, ни ветра. В камине всегда рокотал живой огонь, хозяйка, несмотря на свою небесную бестелесность, готовила вкусно, и Кори никогда не отклонял приглашений, хотя одноклассники смотрели на него странно и шептались по сторонам, а Мидори и Бьорн даже пытались вслух отпускать сальные шуточки по поводу и без. Парочки демонстраций того, как работает внутреннее время даров Аккалабата в боевом режиме, хватило, чтобы заткнуть рот даже самым неуемным пошлякам.

Сам Кори о причинах столь нежного к себе отношения не задумывался, терпел прикосновения прохладных пальцев ко лбу, легкие объятия при встрече, не обращал внимания на то, как туманились глаза его прекрасной хозяйки, когда он прощался рано утром и уезжал в колледж. Лала много расспрашивала об Аккалабате, внимательно слушала, и Кори было с ней хорошо.