Беглец из рая - Владимир Личутин

Я неожиданно смутился, не зная, чем опровергнуть доводы.

– Пока в тюрьму за это не сажают... Штраф бы уплатил и спал бы спокойно.

– Это пока... И если откупишься... Если все смазано у тебя: от сельсовета до Совмина, тогда колеса не застрянут. А ведь каждому подай, да не сотней, а тысячей... Я бы и сел в тюрьму. Я не из пугливых, срок бы оттянул даже ни за что... Из одного интереса... Меня под нары не загнать. Я даже с удовольствием... Если все ворье ко мне в соседи, на парашу... Чтобы всех к ногтю. Паша, в чем жуть настала, объяснить? Вырвались во власть шестерки да карманники, азеры да лазеры, кто имеет гонор да гонорею, двойное гражданство да нары на Канарах... Э, да что я болтаю... Им и к параше телефон проведут и загородку с двуспальной кроватью сделают, жратву станут из ресторана возить и побл... водить по пятницам. Главное, чтобы украсть миллион. Да зелеными... Потому что много Гаврошей при каждой сучьей должности... И Челкашей с камнем за пазухой.... И каждый хочет угодить вору в законе... Сволочи, ах сволочи... Снова на пустом месте нас обвели, оставили с носом. Опять нашему Макарке – одни сухарики. Снова подбирай объедки с господского стола иль на мякине загибай калачи, думая, что из пшенички с маком.

– Федор, зря горячишься... Я не следователь...

– А почто тебя пинком с лестницы? – вдруг повернул разговор Зулус. – Ведь жирно ел и сладко пил, Паша. Хотя ведь и ты Гаврош... Гав-ро-ош!.. Прямо печать на роже. С баррикад спрыгнул – и в Кремль этаким кандибобером.

– Меня никто не прогонял. Я сам ушел...

– Не крутись, как винт по резьбе. Кто тебе поверит... Иль промашку дал, иль не подмазал, где надо, зад вовремя не подставил... Да не суетись ты предо мною... Я сам клал большой... на всех следователей, да и с присыпкою. У них у всех рыло в пушку: кто только что с параши иль кто в очередь на нары... Кто только в доме у меня не харчевался. Всякий рыбки-то хочет, хоть и рожу, паразит, воротит...

– Но Артем-то на службе был... Ему-то как быть? Сквозь пальцы смотреть, как вы по реке шныряете, будто партизаны?

– А никак... Человеком надо быть. Это ты – партизан, а мы на своей родине живем... Не рыбу надо охранять, а реки... Рыба на то и дана Господом, чтобы ее ловили. Такой пустоты не могут понять наверху... Власть схватили, а в тыкве ветер... Потому что уроды, больные люди на власти, кто тяжче одного места за всю жизнь ничего не поднимал.

– Но если ты, Федор, против системы, то почему она должна понимать тебя? Она дала тебе возможность воровать, а там уж выкручивайся... Как в той присказке: «Украл, не поймали – Бог подал. Украл, поймали – судьба подвела».

– Выходит, я лес вырубил? Реку заростил осокою? Это, значит, я поля запустил, скот весь перерезал? Всю рыбу съел?.. Деревню под корень извел? Народ свез на кладбище? Ведь на меня всех собак вешают, а сами с фарфоровой тарелочки кушают... Поймают в магазине на золотой крючок и жрут от пуза в три горла. Хоть бы подавились все к чертям собачьим... Сначала народ заразили денежной проказой, а теперь винят, что он болен. Лечись, значит, сам... Раньше в деревне-то была тысяча жителей. А теперь – сорок. Остальное – дачники, навроде тебя... И все рыбу ловили... Кто как мог: и мы, мальчишки, и старики, и мужики. Кто кошелкой... Бывало, корзину-то по баклушам заведешь, щурят ведро вынешь сразу, вьюнов, карасей... Парни молодые – те с бреднем бродили... Старики ставили морды, сети. Любители с удочкой сидели, жерлицы кидали, переметы. Раньше в Жабках и бригада была своя рыболовецкая. Невод как заведут, едва тащат, столько леща набьется. Сразу заварят общую уху на весь колхоз... И всем хватало. Сотни лет ловили, и всем хватало... Все были с рыбой... На десяти километрах четыре деревни. И никто не обижался насчет рыбы... Вот ты и подумай, профессор. На то тебе и голова дадена. Не только, чтобы шапку носить. А сейчас один я рыбак остался в Жабках, и того ловят, как злодея. И в реке пусто... Рыба, парень, в той реке пасется, где народ по берегам живет, где скота много, где ягоды много и гриба, где лес стоит и святые родники бегут, где водяная птица гнезда вьет... И тогда рыбу никогда не выловить... Мужики поневоле завалы убирают, дно от коряг чистят, камыш скашивают на корм, все травяные берега и осоты под косу подбирают, нерестовые тропы блюдут... Ну и совесть должна быть. Без нее – никуда... Раньше с совестью считались. Закон как дышло... Да... Бога не особо чтили, но совесть блюли... А сейчас все дичает. Дельные мужики перемерли, а по городам одна шпана и мудозвоны. Они деревню мертвой видят, они спешат деревне памятник поставить и отчитаться перед мировым банком... Пир победителей... Шпана с тюремной параши... Считают, что рыбу легче из тропиков привезти по газовой трубе... Простипому и бельдюгу. Одни простипомы, бельдюги и пираньи по Москве. Это те, что по пирам шастают... Без устали. Мне дочь Танька сказывала... Наши дочки-бельдюги на панели и по вызовам, сыновья – по тюрьмам, а пираньи – на пирах. Им семужку подай, осетринку, балычок... А народу – мойва... Жрите и подавитеся! Сталина нет на них... Чечи в Кремль перебрались гадить. Они Москву взяли в полон, как французы, с паркету. Они синагогу поставили в центре Москвы, и теперь каждого, кто входит на Поклонную гору, осматривают на обрезание... Скидывай, говорят, штаны, показывай паспорт... Вот тебе и чечи одесского разлива. Обрежут Россию по самые рассохи, оставят с култышками, и будет не Россия, а самовар с краником... А этот полуполковник с манерами Горбача обрезанцам в рот смотрит: сначала грозно ам-ам, гам-гам, съем, дескать, потом: тяв-тяв, прости, мол, за дерзость, потом: ням-ням, дескать, дай кусочка, кусить осень хосеця... Говорит по-ястребиному, а смотрит по-куриному... Где бы клюнуть, да чтобы не ожгло... Чего вылупился, Паша?! Заложить меня хочешь? Давай заложи, заложи... Все ходишь кругами, высматриваешь, и смертя за тобою табуном...

Я не успел ответить Зулусу: дескать, чего мелешь, какие за мною смертя табуном? Я пальцем в жизни никого не задел. На крыльце появилась Вера, постоянно чем-то озабоченная: смешно смаргивая простодушными глазенками, смахивая с лица невидимую паутину, пугливо прокричала нам, грозя пальцем:

– Мужики, вы не деретеся? В такой день драться грех!..

– С кем тут драться-то, Верка? Покажи...

Зулус досадливо сплюнул и, не оглядываясь, полный сердечного неизлитого жара, все оправдываясь перед невидимым супротивником, отправился в свой конец. Он списал смерть Гавроша на обстоятельства и тем полностью выгородил себя.

Оставшись один, я вдруг подумал, что ни один суд в мире, кроме вышнего, не обвинил бы Зулуса в убийстве, так что не было никакой нужды покрывать мужика: моя тайна – это лишь крохотный психологический сюжет в моих рассуждениях и никак не нуждается в огласке. И даже деревня не приструнит, узнав всю правду, ибо у Жабок своя природная правда, неподначальная государеву закону и думским уложениям. Власти никогда не понимали природной стихии и своей зависимости от нее, в которой, как рыба в воде, живет мужик; считалось даже хорошим тоном посмеиваться над смирной деревнею за ее серость и невзрачность, за неумение дать пинкаря привязчивому чиновнику, за покорность человеку с наганом. И вспоминали о мужике, лишь когда пахло паленым и надо было срочно призвать крестьянина под ружье в собственную защиту...