Память льда. Том 1 - Стивен Эриксон

Ток не мог вдохнуть достаточно воздуха, чтобы закричать, но сжимавшие его руки почувствовали дрожь тела Тока и сжались сильнее.

Тихие всхлипы заполнили камеру, два голоса – Тока и его мучительницы.

Войско Однорукого представляло собой в то время, вероятно, лучшую армию, какую только производила на свет Малазанская империя, даже учитывая почти полное уничтожение «Мостожогов» под стенами Крепи. Десять тысяч солдат, набранных из различных подразделений из Семи Городов, Фалара и острова Малаза, – по спискам четыре тысячи девятьсот двенадцать женщин, остальные – мужчины; одна тысяча двести шестьдесят семь не достигли возраста двадцати пяти лет, семьсот двадцать один – старше тридцати пяти; остальные – между этими двумя пределами.

Действительно примечательная армия. Более того: среди солдат можно было обнаружить ветеранов Виканской войны (см. Восстание Колтейна), Арэнского бунта (с обеих сторон), а также кампаний в Чернопёсьем и Моттском лесах.

Как оценить такую армию? По её деяниям. И то, что ждало солдат в Паннионском Домине, превратило Войско Однорукого в легенду, высеченную в камне.

Гауридд Палах. К востоку от Сольтана. История Паннионской войны.

Мошкара вилась над высокой травой прерии, чёрными клубами катилась над поблекшей, дрожащей на ветру зеленью. Волы ревели под ярмом, их глаза покрывали сгустки обезумевших насекомых. Мхиби видела, как её сородичи-рхиви ходят среди животных, мажут вокруг глаз, ушей, ноздрей и пастей смесью жира и толчёных семян цимбопогона. Мазь помогала, пока бизоны находились под опекой рхиви, которые и сами пользовались чуть более жидким вариантом того же средства. Большинство солдат Бруда тоже воспользовались какими-то вонючими, но вполне эффективными снадобьями, а тисте анди оказались насекомым совершенно не по вкусу. На этот раз мошкару привлекло пиршество из тысяч незащищённых малазанских солдат.

Ещё один мучительный переход по этому Худом забытому континенту для усталой армии чужеземцев, чужаков, которых здесь много лет ненавидели, презирали, боялись. Армии наших новых союзников в серых сюрко, с бесцветными знамёнами без герба их повелителя. Они идут за одним человеком и не спрашивают ни об оправданиях, ни о цели.

Мхиби надвинула пониже груботканый капюшон, когда солнце пробилось через тучи на юго-западе. Она сидела спиной к армии в рхивийской повозке, разглядывая вещевой обоз и сопровождавших его малазанских солдат.

А Бруд внушает подобную преданность? Он – военачальник, который впервые нанёс поражение малазанской армии. Та вторглась в наши земли. Цель наша была очевидна, и мы бились за Воеводу, который способен сравниться с любым врагом. И сейчас мы тоже встали против новой угрозы для своей родины, а Бруд решил вести нас. И всё же, если он прикажет нам пойти в Бездну – последуем ли мы за ним? А я сама, зная то, что я теперь знаю, – последую ли?

Мысли Мхиби переметнулись с Воеводы на Аномандра Рейка и его тисте анди. Все они – чужаки в Генабакисе, но сражаются ради него, во имя свободы его народов. Власть Рейка над тисте анди – нерушима и абсолютна. Да, они и глазом не моргнут – шагнут в Бездну. Глупцы.

А теперь в ногу с ними идут малазанцы. Дуджек Однорукий. Скворец. И десять тысяч непоколебимых душ. Что же дало этим мужчинам и женщинам такое твёрдое чувство чести?

Она начинала побаиваться их отваги. В изношенном теле Мхиби обитала сломленная душа. Обесчещенная собственной трусостью, лишённая всякого достоинства, переставшая даже быть матерью. Потерянная для других рхиви. Я всего лишь пища для дочери. Я её видела – издалека, не близко, – она подросла, налилась – бёдра, груди, лицо. Эта их Рваная Снасть была явно не изящной газелью. Она пожирает меня – новая женщина с сонными глазами, широкими полными губами, волнистой, чувственной походкой…

Сзади к повозке подъехал всадник, его доспехи позвякивали, пыльный плащ хлопал на ветру, когда он остановил боевого коня. Забрало начищенного шлема оставалось поднятым, так что видна была коротко подстриженная борода с проседью и решительные глаза.

– Меня ты тоже отошлёшь прочь, Мхиби? – проворчал он, пуская коня шагом, чтобы двигаться вровень с повозкой.

– Мхиби? Эта женщина умерла, – ответила та. – Можешь уезжать, Скворец.

Она видела, как малазанец стащил с широких, покрытых шрамами рук перчатки из дублёной кожи, а затем долго смотрел на них, положив на луку седла. Есть в этих руках грубость каменщика, но, однако, и привлекательность. Любая женщина, если только она ещё жива, пожелала бы их прикосновения…

– Хватит глупить, Мхиби. Нам нужен твой совет. Корлат говорит, тебя терзают сны. Ты кричишь о приближающейся угрозе, огромной и смертоносной. Женщина, твой страх пощупать можно – даже сейчас. Я вижу, как мои слова снова разожгли его в твоём взгляде. Опиши свои видения, Мхиби.

Пытаясь побороть болезненное сердцебиение, она грубо, надломленно захохотала.

– Все вы глупцы. Хотите бросить вызов моему врагу? Моему смертельному, всесильному врагу? Хочешь обнажить меч и встать на моё место?

Скворец нахмурился.

– Если это поможет.

– Не нужно. То, что гонится за мной во снах, придёт за всеми нами. О, быть может, мы смягчаем его ужасное лицо, тёмный клобук, неразличимая человеческая фигура, даже ухмылка черепа, которая поражает на миг, но остаётся всё же знакомой – почти приятной. И мы возводим храмы, чтобы приглушить уход в его вечные владения. Мы строим ворота, возводим курганы…

– Твой враг – смерть? – Скворец оглянулся, затем вновь посмотрел ей в глаза. – Это чушь, Мхиби. Мы с тобой оба слишком стары, чтобы бояться смерти.

– Лицом к лицу с Худом! – закричала она. – Вот что я теперь вижу, глупец! Он – маска, за которой скрывается нечто, что ты не в состоянии даже осознать. Я видела! Я знаю, что меня ждёт!

– Значит, ты уже не жаждешь смерти…

– Я тогда ошибалась. Верила в мир духов своего племени. Чувствовала призраков своих предков. Но они – лишь воплощённая память, чувство самости, которое отчаянно удерживает себя одной лишь силой воли. Дрогнет воля – и всё потеряно. Навсегда.

– Забвение столь ужасно, Мхиби?

Она наклонилась вперёд, схватилась за борт повозки скрюченными пальцами так, что ногти вошли в старое дерево.

– По ту сторону ждёт не забвение, невежда! Нет, представь себе место, где толпятся раздробленные воспоминания – память о боли, об отчаянии, – все те эмоции, что глубже всего врезаются в душу. – Она ослабла, откинулась назад, медленно вздохнула и прикрыла глаза. – Любовь улетает, как пепел, Скворец. Даже личность стирается. А то, что от тебя остаётся, обречено на вечность боли и ужаса – поток осколков памяти от каждого – от всех, – кто жил прежде. В своих снах… я стою на краю. Во мне нет силы – моя воля уже выказала себя слабой, недостаточной. Когда я умру… я понимаю, что меня ждёт, что жадно хочет пожрать меня, алчет моей памяти, моей боли. – Мхиби открыла глаза, встретила его взгляд. – Это истинная Бездна, Скворец. Превыше всех легенд и сказаний, это – истинная Бездна. И она живёт сама в себе, поражённая отчаянным голодом.