Маленький друг - Донна Тартт

В дверь резко постучали.

— Харриет, — послышался голос матери. — Это ты там?

— Да, мэм, — ответила Харриет, стараясь, чтобы ее голос звучал естественно.

— Что ты там делаешь, пачкаешь в ванной?

— Нет, мэм, — сказала Харриет, оглядывая запачканный пол и разбросанные повсюду флаконы и полотенца.

— Ты же знаешь, мне не нравится, когда ты пользуешься этой ванной.

Харриет ничего не сказала. Волна судорог свела ей живот, она села на край ванны, согнувшись в три погибели и обхватив себя руками.

— Смотри, я проверю, все ли ты за собой убрала, — сказала за дверью мать.

Вода, которой наглоталась Харриет, выливалась наружу, — она едва успела добежать до унитаза, как из ее горла хлынул могучий гнилостный поток, пахнувший точно так же, как вода, в которой утонул Дэнни Ратклифф.

Харриет несколько раз пила воду из-под крана, и сразу же эта вода выливалась из горла назад, но постепенно спазмы в животе немного поутихли. Харриет выстирала свою одежду и развесила ее сушиться, вымыла ванну и раковину «Кометом», но мерзкий запах так и не исчез, — казалось, теперь она сама источала его. Ей вспомнилась картинка в «Нэшнл джиогрэфик» — пингвин, попавший в нефтяную лужу. Жалкий маленький пингвинчик стоял в ведре с водой, зоологи-спасатели оттирали его от нефти губками, а он повесил голову, раскрыл свой желтый клювик и растопырил в стороны крылья, будто боялся испачкать их о свое замаранное нефтью тело. В результате Харриет вылила на себя почти весь флакон каких-то ужасных духов, который когда-то ей подарил отец. Голова у нее кружилась от влажной жары ванной, но гнилостный запах все равно оставался на языке, как пятно, которое невозможно отмыть.

Харриет завернулась в полотенце, бросила последний взгляд на оставленный в ванной беспорядок — у нее не было сил задвигать на место флаконы и складывать щетки и мочалки, — и устало побрела наверх. Плохо соображая, что делает, она залезла в свою постель, в которой не спала уже несколько недель, и завернулась с головой в одеяла. Постель была так божественно хороша, прохладна и мягка, что Харриет сразу же провалилась в сон, невзирая на жгучую резь в животе.

Ее разбудила мать. За окном сгущались сумерки. Живот у Харриет ужасно болел, а глаза резало так, что приходилось сощуривать их до узеньких щелочек.

— Что? — спросила она слабо.

— Я спрашиваю, ты заболела?

— Не знаю.

Мать Харриет нагнулась, чтобы пощупать ее лоб, затем нахмурила брови.

— Что за странный запах? — Она нагнулась к дочери и принюхалась. — Ты что, надушилась тем зеленым одеколоном?

— Нет, мам. — Харриет уже давно не могла обходиться без вранья, как без воздуха, а иногда врать было легче, чем дышать.

— Какой-то у него неприятный запах. Знаешь, лучше я куплю тебе маленький флакончик «Шанель № 5», хочешь? Или «Норелл», которым пользуется бабушка. Правда, мне самой он не особенно нравится…

Харриет устало закрыла глаза. Казалось, не прошло и секунды, как она снова увидела мать у своей кровати. На этот раз та держала стакан воды и таблетку аспирина.

— Выпей, — сказала она. — Наверное, лучше тебе сегодня не ужинать. Я позвоню маме, узнаю, есть ли у нее немного бульона.

Она ушла, а Харриет выползла из постели, завернулась в старый плед и побежала в туалет. Рвота прошла, но зато разыгрался понос. Она попрыскала вокруг освежителем воздуха и, мельком взглянув на себя в зеркало, поразилась, насколько красными были ее глаза. Дрожа от озноба, она прошлепала к кровати и забралась под одеяла.

Мать опять разбудила ее, на этот раз в руке у нее был термометр.

— Открой рот, — сказала мать и вставила термометр между губ Харриет.

Харриет смотрела в потолок. В животе бурлило и жгло. Потом пришла ее сестра Алисон в таком же халате, как у миссис Дорьер, и объясняла ей, что ее укусил ядовитый паук и что только переливание крови может ее спасти. Нет, сказала Харриет, это я. Я убила его. Миссис Дорьер подошла к ней с аппаратом в руках. Вокруг нее столпились другие люди в голубых халатах, и кто-то сказал: пора, она почти готова. Оставьте меня, сказала Харриет, я не хочу, дайте мне умереть. Хорошо, улыбнувшись, сказала миссис Дорьер и ушла. Харриет стало страшно. Она видела вокруг себя доброжелательные, улыбающиеся лица каких-то старушек, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы спасти ее, все терпеливо ждали, когда она умрет.

— Харриет?

Вздрогнув, она приподнялась на постели. Мать стояла над ней, держа в руках плошку с бульоном, от которого поднимался омерзительно мясной запах.

— Я не хочу, — слабо сказала Харриет, отводя ее рукой.

— Пожалуйста, дорогая, выпей немного. — Плошка была из рубинового стекла, и Харриет ее обожала. Как-то раз Либби сняла ее с полки, завернула в папиросную бумагу и отдала Харриет. Она сделала это просто так, потому что знала, как ее племянница любит эту вещицу. Но теперь, в полумраке спальни, рубиновое стекло светилось мрачным, зловещим, багровым огнем.

— Не хочу! — тверже сказала Харриет, отворачиваясь от матери. — Нет, не буду.

— Харриет! — Мать подсунула плошку прямо под нос Харриет. — А ну-ка выпей бульон. Быстро. — Она произнесла это своим капризным, не терпящим возражений голосом, и Харриет ничего не оставалось, как проглотить тошнотворную жидкость. Но хоть она и старалась не дышать, чтобы не начать давиться, это не помогло, — как только она вытерла рот бумажной салфеткой, весь бульон без всякого предупреждения пошел назад и растекся огромной зловонной лужей по всему покрывалу. Мать Харриет вскрикнула и невольно отпрыгнула.

— Извини, — несчастным голосом пробормотала Харриет.

— Ох, детка, ну и грязь ты тут развела. Ой, нет, не надо! — воскликнула Шарлот в панике, видя, что дочь собирается лечь прямо в собственную блевотину. И тут случилось нечто странное. Прямо в лицо Харриет ударила струя слепящего света. Это была лампа, которая висела у них в холле. Харриет вдруг поняла, что она уже не в постели и даже не в своей спальне, а лежит на полу в узком проходе между двумя возвышающимися над ней конструкциями из старых газет. И что самое странное, рядом с ней на коленях стоит Эдди и поддерживает ее голову.

Харриет подняла руку и попыталась сесть. Откуда-то выплыло лица матери, красное, перекошенное, плачущее. Она бросилась к Харриет, но Эдди предупреждающе подняла руку: «Отойди, ты не даешь ей вздохнуть!» Самым странным было то, что у нее ужасно болела шея, впрочем, голова тоже раскалывалась. Вторая странность заключалась в присутствии Эдди — бабушка никогда не проходила в их доме дальше холла и уж точно не поднималась на второй этаж.

«Как я попала сюда?» — хотела она спросить Эдди, но слова не могли слететь с губ, вместо них на поверхность выходили лишь маленькие пузырьки. Эдди, глядя на нее с волнением, положила холодный палец ей на губы. Не выпуская внучку из объятий, она осторожно помогла Харриет сесть. Харриет, с трудом ворочая онемевшей шеей, осмотрелась. За спиной бабушки, рыдая, стояла мать, рядом с ней неподвижно застыла Алисон, уставившись на нее широко открытыми глазами и кусая пальцы. Эдди спросила: