Русский лес - Леонид Леонов

Иван Матвеич пристально посмотрел на свои расставленные пальцы.

— Я не только потому их посылал, чтобы вы лучше жили, а чтобы иметь право однажды под старость вот так посидеть с тобой, взять за руку тебя, потолковать насчет жизни... таким образом. Когда-нибудь ты сама поймешь это с необыкновенной ясностью, хотя пусть лучше никогда не будет... чтобы ты испытала эту потребность с такой же силой, как я. — И, радуясь чему-то, круто переменил разговор: — Однако же все обернулось в наилучшем виде: выросла, комсомолка... и уже в армии?

— На войну еду... вот, проститься зашла, — сказала Поля, подняла лицо и, не смахивая набежавшей от волнения слезинки, улыбнулась отцу в самые глаза.

Опять он смотрел себе на пальцы, вернее, сквозь них, на большие кирзовые сапоги, и, поймав направленье его взгляда, дочь скрестила ноги под столом, чтобы их стало немножко меньше.

— Понятно, все приходят прощаться, конвейером... ты третья сегодня. И в соседних домах тоже прощаются, в соседних городах и странах: во всем мире настает полоса больших разлук и перемен. Свиданий будет гораздо меньше, таким образом. — Он пропустил смежную мысль, несколько отвлеченную для понимания подростка, каким Поля представлялась ему. — Но это неминуемо... Да ты не стесняйся своих сапог, дочка. Сейчас нет одежды наряднее и честнее твоей. И как же, призвали тебя в армию, что ли... или сама?

— Да, я по своему желанию пошла.

— Ага, таким образом. Молодость защищается сама. Вот любопытно, кстати: некоторые поэты находят известное упоение в бою, я имел случай лично проверить это в тысяча девятьсот пятнадцатом году, но на моем опыте воззрение это не подтвердилось. Так что же именно повлекло тебя туда? Это самое упоение, желание испытать себя в опасности, гражданская совесть, гнев, оскорбленная гордость твоя... может быть, стремленье к славе, наконец? — подсказывал он, чтоб облегчить ей выбор и точность обозначенья. — Все не то?

— Совсем другое, — покачав головой, сказала Поля. — Только объяснить мне трудно.

— А ты намекни, я пойму. Уж очень мне любопытно все в тебе.

Поля настороженно покосилась на отца, но нет, он пока не отговаривал, не жалел, чего так боялась, и до такой степени держался вровень с нею, что некоторые из своих выводов ставил в прямую зависимость от ее ответов. Теплота доверия охватила ее, и ненадолго ей стало совсем легко с отцом, почти как с Варей.

— Я так объясняю... — начала она, — ну, к чему стремятся люди? Говорят, к счастью, а по-моему неверно: к чистоте стремиться надо. Счастье и есть главная награда и довесок к чистоте. А что такое чистота на земле? Это чтоб не было войны и чтоб жить без взаимной обиды, чтоб маленьких не убивали, чтоб на ослабевшего не наступил никто... ведь каждый может ослабеть в большой дороге, правда? И чтоб дверей на ночь не запирать, и чтоб друг всегда за спиной стоял, а не враг, и чтоб люди даже из жизни уходили не с проклятьем, а с улыбкой...

— Желательно, но вряд ли осуществимо, — вставил Иван Матвеич. — Ты продолжай, продолжай...

— И еще чтоб трудились все, потому что человек без труда хуже любого зверя становится, ему тогда весь мир взорвать нипочем. Никто так не презирает людей, как сами достойные презрения... Вот, а иначе-то ведь и нельзя, зазорно как-то иначе... верно? А рассказывают, что и там ничего, живут, даже музыку слушают и цветы сажают.

— Где эго там?

— Ну, в этом, как его... в старом мире. Не раз сама рефераты о нем читала... и одного никак в толк не возьму: уж сколько веков гниет, а все еще держится. Хоть бы в щелку на него взглянуть, что это за штука живучая такая... и почему, почему она не взорвалась, не распалась давно от одной боли людской?

— Да нет, она и взрывается помаленьку, кусочками, Поля, — засмеялся Иван Матвеич.

— Побыстрей бы уж, а то жизнь-то ведь проходит, — с детской ясностью пожаловалась Поля. — Глупенькая я и смешная... верно?

— Нет, ты не очень глупенькая... и далеко не смешная, — волнуясь, заговорил Иван Матвеич. — Вот тебе захотелось взглянуть на него, а скажи... в школе у вас не проходили миф такой, о Горгоне? Так и знал... а жаль!.. Без познания таких корней человечества не поймешь и листьев в его кроне. Видишь ли, имелось в мифологии у греков такое адское страшилище... с железными руками, золотыми крыльями и змеями вместо волос. Неизвестно чем — ужасом, сладостью или печалью, но только оно окаменяло взглядом каждого, кто решался глядеть ему в очи. Древний поэт помещал ее жилище далеко на западе, за океаном.

— Значит, это страна такая?

— Нет, гораздо грозней и шире, Поля: это вся сумма низменных страстей, в основном руководивших поступками вчерашнего человечества... И только один отважный среди людей нашелся — Персей, кто порешился на поединок с нею.

Морщинка озабоченности, тревоги за героя, набежала на Полин лоб.

— И как же: одолел он ее?

— Да.

— Какой молодец!.. и что же потом случилось?

Иван Матвеич помедлил с ответом.

— Ну, это довольно сложного рисунка миф. Из крови Горгоны родилась поэзия и грозовая туча, что в жарких климатах совмещается с понятием о плодородии. Как видишь, неплохая награда за победу, таким образом. Но и Персей отвернулся, когда заносил свой серп над Горгоной, хотя благоразумно запасся такими новинками своего времени, как волшебное зеркало, шлем-невидимка и летучие башмаки. Он понимал, на что идет!

Поля настороженно взглянула на отца; кажется, надвигался тот, неприятный ей разговор.

— Я не поняла, простите. Вы хотите предостеречь меня от рискованного предприятия?

— Напротив... тем более что и Горгона уже не та, повыпали ее зубы, но... я никогда не говорил с тобой, и мне захотелось посмотреть, Поля, что же имеется у тебя самой на вооружении твоей души против зла с тысячелетним возрастом.

— Я скажу, — вырвалось у Поли, и в девственном упрямстве, с каким прижала подбородок к плечу, Иван Матвеич узнал любимейшее свое произведение, неаполитанскую Психею. — Мне думается, что молодость наша и чистота.

— Чистота... это в смысле незараженности излишней мудростью, что ли? — осторожно переспросил Иван Матвеич.

— Нет... а в смысле бескорыстия поставленных нами целей. Словом, целей наших чистота... но на худой конец что-нибудь и похлеще найдется. Так один мой товарищ школьный говорил, он тоже на войне теперь... но все равно: это и мои мысли! — Поля исподлобья взглянула на отца. — А что же еще требуется, по-вашему?

Ей не понравилось его затянувшееся молчание. Наверно, ее отец слишком много знал о жизни, чтобы подняться в ту Родионову, огневетренную высь над ней.

— Нет, Поля, я не запугать тебя хотел... — заговорил Иван Матвеич легко, как с листа, читая ее мысли. — Да это и не важно. Родители видят свой долг в том, чтобы запихнуть в походную сумку любимца побольше ветоши, которую тот все равно без сожаления выкидывает на полдороге. Хе-хе, эти чудаки способны придумать ему крылья на вате, во избежание простуды, таким образом!