Колдовской мир: Волшебный пояс. Проклятие Зарстора. Тайны Колдовского мира - Андрэ Нортон

– Мертвая? – Ей казалось, она сумела скрыть раздиравшие ее изнутри чувства.

– Нет.

Травница наконец шевельнулась. Нагнувшись, она взяла из сундучка-колыбельки сверток, издавший вдруг душераздирающий визг и забившийся в тугих пеленках.

Если не умерла, что же тогда? Герта ясно видела в лице травницы отсвет несчастья. Она протянула руки, приказала им не дрожать, укрепила душу перед любым ударом судьбы.

Младенец, несомненно, был живехонек. Он усердно пинал пеленки и извивался. Перехватив сверток, Герта решительно отвернула край одеяльца, чтобы увидеть обещанное Гуннорой дитя – ее, и только ее, дитя.

Она увидела сморщенное красное тельце новорожденной и тогда поняла! На миг в ней всколыхнулось такое отвращение, что зло, как видно, дремавшее в ней с зачатия этой новой жизни, рвотой подступило к горлу.

Свидетельство ее греха, ее связи с Силами зла, Древнего зла – было теперь не в ней, а перед ней. Герта уставилась в уродливое личико. Ребенок, продолжая хрипло кричать, ответил на ее взгляд. Выпученные глаза, казалось, впились в ее лицо, словно крошечное существо уже сознавало, как жестоко отмечено судьбой. На коже проступали буроватые пятна. Жабы… да, это их метка!

Прижав к себе ребенка, словно защищая от беды, Герта поверх его головы с вызовом взглянула на травницу.

Руки Ингелы очертили знак против Сил Тьмы, губы неслышно для Герты шептали слова. Одна рука нащупала колечки четок на поясе, принялась перебирать.

– Подменыш!

Служанка, которой Герта почти не замечала в тяжелых родах, выбралась из-за спины своей наставницы в круг света.

При этом слове Герта опомнилась.

– Это, – медленно и раздельно заговорила она, принимая на себя всю вину за уродство этого ребенка, всю тяжесть греха, в который вовлекла ее безумная ненависть. – Это моя дочь, Эльфанор, и я признаю ее истинным плодом моего тела, моей прекрасной дочерью, и нарекаю ее именем моего клана.

Эльфанор? Это имя удивило Герту. Откуда оно взялось? Она никогда такого не слышала. Но имя показалось ей подходящим. Что до остальных слов, они мало значили. У нее не было ни семьи, ни клана, чтобы дать их имя ребенку, не было мужа, который бы принял дочь в Большом зале своего замка перед всеми подданными.

Она осталась совсем одна и будет еще более одинокой теперь, из-за судьбы этого ребенка. Слушая перезвон молитвенных колечек на поясе Ингелы, Герта понимала, что ее дочь уже осуждена вместе с ней.

Та упрямая гордость, что заставила ее воспротивиться требованиям семьи, отречься от родства ради отозвавшейся таким страшным эхом мести, послужила ей щитом, а может быть, и оружием.

– Моя дочь, – твердо повторила она, готовая встретить негодование целительницы и ее служанки.

– Подменыш.

Опять это ужасное слово, в котором звучало Проклятие.

Ингела обернула к служанке свое круглое лицо, властно взглянула и отдала несколько быстрых приказов. Девушка отскочила, поспешно принялась собирать испачканное белье, вылила помои в приготовленное ведро и шмыгнула за дверь. Ингела же снова заняла место у кровати. И спокойно встретила вызывающий взгляд Герты.

– Дитя… – медленно начала она.

Герта чуть вздернула подбородок. Она ни этой, ни другой живой душе не выдаст поселившихся в ней горя и страданий.

– Проклято? Ты это хочешь сказать? Если так, Проклятие это на мне, и мне за него отвечать.

Ингела не выказала негодования, хотя в ее ушах и в этой обители слова Герты должны были звучать кощунством. Тем, кто следовал по пути Пламени, без конца внушали, что грех метит грешника. Целительница не могла не услышать в словах Герты признания вины.

– Семя зла прорастает, когда его поливают и выхаживают по своей воле, – медленно проговорила она. Но в ее глазах, спокойно смотревших на Герту, не было осуждения.

– Тебе известна моя история, – резко ответила Герта. Эльфанор, едва она взяла девочку на руки, успокоилась и лежала, прикрыв большие выпуклые глаза, словно не только слышала, но и понимала разговор. – Да, я обратилась ко злу, чтобы навлечь его на осквернившего меня злодея. Я обратилась ко злу Древних открыто и по своей воле, потому что меня тогда наполняла одна только ненависть. И все же зло не исполнилось в полной мере. Я сражалась за того, кого послала к Жабам. Он остался жив.

– Но ты сама сказала, что это был не тот человек, – напомнила ей Ингела.

– Это я узнала уже потом, после того, как за него вступилась. Так что это… – Ее руки крепче обняли маленькое тельце. – Я ничего не понимаю в Древних премудростях, не знаю, каким колдовством Сила могла проникнуть в мое тело и заменить младенца, которого я вынашивала. Эльфанор моя, я и понесу эту ношу. И еще… – Может быть, нехорошо было говорить об этом здесь, но отчаянная потребность защитить, отстоять зародившуюся в ней толику надежды овладела Гертой. – Быть может, сотворенное одной Силой сумеет исправить другая.

Ингела вновь взялась за четки.

– Не дело ты говоришь. Мы здесь следуем истинному учению. Ты сама убедилась, к чему приводит обращение к тем, кому мы не верим!

– Правда.

Герта подавила дрожь – не от упрека, а от поселившегося в ней холода. И в то же время решила: думать ей не запретят. Сила Силе рознь.

Она высвободила одну руку, нащупала пальцами лежавший на груди амулет Гунноры. Ей снова вспомнилось, как она, беременная, в поисках спасения отыскала ее святилище. И как во сне – если то был просто сон – та приветила ее и обещала исполнить ее желание. Герта и сейчас верила, что в Эльфанор нет ни единой частицы отца, что вся она – от матери.

Проходили дни, но Герта больше ни с кем не заговаривала о том, что ей делать. Она прекрасно понимала, что о ее ребенке шепчутся, что ее только по обычаю поздравляют с благополучным разрешением от бремени – да и то немногие.

Внезапно с юга подули теплые ветры. Земля, впитав последние талые воды, просохла. Весна пришла раньше обычного. Герта бо́льшую часть времени проводила в своей келье, занятая больше мыслями, чем ручной работой, хотя о дочери заботилась и наотрез отказывалась принять помощь от женщин, считавших ее дитя про́клятым.

На четвертую неделю она, решившись, попросила приема у аббатисы.

С ребенком на руках она совершила все положенные церемонии, мельком отметив, как все переменилось с прошлой их встречи. Тогда ее тешили обманчивые, как она теперь понимала, надежды переложить часть ноши на других, вернуться к обычной жизни. Сейчас она гневно отбросила мелькнувшее воспоминание. Она была дура и должна расплатиться за глупость, – может быть, расплачиваться предстоит до конца дней.

– Мне сказали, госпожа Герта, что ты желаешь покинуть Литендейл.

Аббатиса была не велика ростом. Но в высоком кресле из потемневшего от времени, изрезанного знаками Пламени дерева восседала как на троне. Вспыхнувшие в Герте подозрения отступили. Должно быть, она плохо разбиралась в чужих мыслях и побуждениях, потому что в лице этой женщины не было ни злорадства, ни осуждения, а только искренняя озабоченность.