Кадын - Ирина Богатырева

Но как ни торопился, он опоздал: под мерные удары Большого бубна вереница дев-воинов уже уходила с поляны, когда Алатай ворвался в толпу. Он толкался, протискивался, расчищал себе дорогу, но люди как раз потянулись к своим шатрам и оттесняли Алатая все дальше, как бы яростно он ни рвался, и ничто не в силах было побороть обратный поток. Алатай только выбился из сил, когда толпа наконец стала редеть, а потом и вовсе увидел себя стоящим в одиночестве, в темноте на краю поляны, а красные огни дев скрывались в тайге.

Он ощутил себя собакой, которую охотник бросил в горах после охоты. «А вдруг они ее приняли? – думал он, глядя вслед уходящим. – Вдруг приняли? У нее смелое и упрямое сердце. Они могли ее принять». Звуки праздника омывали его сзади, но не долетали до сердца, как вода не долетает из-под крутого берега. И тут он услышал шаги. Кто-то шел обратно, медленно шел на звуки человеческого праздника как боязливый, заблудший ээ. Алатай узнал вчерашнюю деву еще до того, как сумел различить ее фигуру.

– Легкого ветра, – окликнул он, когда она подошла ближе, но еще не заметила его. Она шла понуро, будто привязанная. Она не казалась уже ни дерзкой, ни отчаянно смелой, и все же сердце Алатая облилось успокоительной радостью, и одна мысль упала в голову: не взяли, Луноликая не забрала ее к себе.

– Кто ты? – спросила она, всматриваясь в темноту.

– Ты велела мне ждать у серых камней. Я был там, но не нашел тебя.

– А, ты тот воин, что обещал провести меня к царю, – сказала она устало, но ни тени смущения не сквозило в ее голосе. – Ты правда можешь провести меня к ней?

– Могу. Но для чего тебе это?

Она не ответила. Голова ее снова упала, она в задумчивости втаптывала в землю камешек.

– А верно то, что ты вчера сказал? Что ты видел лэмо?

– Верно.

– Ты смелее, чем я думала, – сказала она равнодушно. – И смелее меня. Я не пошла за ними. Верно, поэтому меня и не ждет Луноликая.

– О чем ты, дева?

– Я знаю, что по ночам после того, как положат покойника под насыпь, лэмо возвращаются туда, – сказала она вдруг. – Я не знаю, что они делают, я не решилась пойти следом. Я только видела, как они идут к насыпям в сумерках. И хотела сказать об этом царю. Как думаешь, могла бы она замолвить за меня слово перед Луноликой за эту весть?

Алатая больно кольнули эти слова – вот что ей надо было от царя, вот что ей надо от него! Но между тем другое чувство пробудилось сильнее.

– Ты верно знаешь, о чем говоришь?

– Да. Я видела это своими глазами, как тебя.

– И не пошла дальше?

– Нет. Мой ээ остановил меня.

– Где это? Ты могла бы указать место?

– Здесь. Да, могу указать. Но зачем тебе? Ты пойдешь туда?

– Пойду. Царь хочет знать все о лэмо.

– Хорошо, – сказала она, подумав. – Я укажу тебе место. Но я пойду с тобой.

– Ты не должна, если твой ээ…

– Сейчас он молчит. И я не прощу себе, если открою тебе тайну, а сама все упущу, – ответила она, и в ее голосе была вчерашняя дерзость. – Идем же! – И она припустила обратно через поляну.

Они вновь пересекли урочище и от трех камней углубились в лес. Дева двигалась в темноте легко, у нее было то же чутье охотника, что и у Алатая. Его охватила радость от ночного бега, когда ее легкая фигурка то и дело мелькала между стволов, и это было похоже на игру, он старался не упустить ее, но и не приблизиться слишком, чтобы не прекратить движения, но вот она поднялась до кряжа, свернула в сторону, прошла гребнем и, осторожно ступая, так чтобы и камешек не сорвался из-под ноги, стала спускаться.

Они вышли к поляне, большой, ровной, сокрытой меж деревьев, на ней стояло три дома Чу. Когда поляна открылась сверху, дева пригнулась и совсем стала тенью, скользящей у корней. Подобравшись поближе, она замерла на земле, коротко кивнула Алатаю, чтобы лег рядом.

Молодая луна еще не поднялась над горами, однако вся поляна казалась залита смутным белесым светом. Сперва Алатай лежал, слыша только свое сердце, часто и сильно ударявшее о камни под грудью, свое дыхание и тихое быстрое дыхание девы, ощущая тепло ее тела и жар от ее щеки, которая оказалась так близко, что он чуял, как пахнет ее кожа. От близости ее и дыхания, которое будто передавалось ему через землю, от холода весны и жара на коже, от того, что она совсем не обращала на него внимания, а потому он мог безнаказанно впитывать все, словно бы крал, – от всего этого его тело вдруг обмерло, и он почти позабыл, где сам и для чего пришел сюда, поэтому, когда она кивнула ему – гляди! – он не сразу понял, что увидел на поляне.

Видимо, прошло много времени – все как-то преобразилось, неясный свет оказался белесым туманом и начал сходить, словно бы просачивался меж камней. Алатай еще не мог понять, что происходит, как вдруг заметил движение у основания насыпи: что-то вдруг плеснуло снизу, и он увидел, что там был лаз. Он вцепился в него глазами, и скоро движение повторилось, а после над землей показалась голова, и вылез лэмо, а за ним следующий.

Их появление из-под земли, в такой близости от запретных домов Чу, было столь жутким, что Алатай одеревенел от ужаса. Те же, выбравшись, склонились над лазом, и скоро снизу стали появляться вещи – одежда, оружие, украшенные, одетые в золото деревянные чаши, золотые тонкие пластины, которые отодрали от седел… Кто-то еще был внизу и отдавал наверх скарб из свежей могилы. Лэмо набивали ими мешки, складывая все без разбору, и вели себя как уверенные, неторопливые воры.

И вдруг сильное, жгучее чувство опасности охватило Алатая. Как тогда, на перевале, он ощутил себя животным, скотиной для этих тварей из-под земли. Вмиг он вспомнил, как по-звериному быстро, с нечеловеческой скоростью мчались они по распадку, и тут же упала мысль, что на сей раз он без коня и не один, и так близко к лэмо, как нельзя.

Его охватил ужас, так что стоило труда не вскочить сей же миг и не броситься бежать. Он закрыл глаза, переводя дыхание, а когда открыл, увидел все иначе – как днем, когда ему стало видно два лика Кама: на площадке вместо лэмо бродили большие темные неживые круглые чурки, туман, исходящий из насыпей, почти исчез, а сами насыпи казались теперь огромными отверстыми воротами – но за ними Алатай не видел ничего, кроме тьмы. Чувство надвигающейся опасности усилилось, и тут он ощутил толчок в бок – дева кивнула в сторону, призывая его уходить. Сейчас – из-за изменившегося зрения – он почти не различал ее лица, но чувство грозящей беды коснулось ее тоже – она была темной, будто сокрытой под платом. Как во сне он отметил, что она медленно, очень медленно принялась отползать назад, но все его чувства говорили: лэмо заметят, почуют любое движение и тотчас же нападут, как тогда, в распадке.

Алатай не мог бы потом сказать, успел ли он сам подумать о чем-то или это случилось без его воли. Только вдруг он увидел, как из палой листвы, в которой они лежали, вырвалась и метнулась к курганам маленькая черная мышь – его верный ээ – и другой дух, которого он не замечал раньше, пролетел за ним следом. Они пересекли площадку и слились вместе – Алатай почуял дурноту, увидев такое, – а они уже приобрели образ человека – не то его самого, не то девы, в темноте было не разобрать.