Куявия - Юрий Никитин

Со стороны пещер загремела земля. Раздались крики, оттудагалопом неслись огромные страшные драконы. Толпа в ужасе шарахнулась, раздалисьистошные крики, но драконы остановились на краю площади широкой цепью. Назагривках Иггельд видел Беловолоса, Чудина, Шварна и еще с десяток молодыхсмотрителей драконов, преданных ему беззаветно, готовых идти за ним в огонь иводу только за то, что он придумал и показал на примере, как драконов можноделать не слугами, а верными друзьями.

Драконы с интересом рассматривали толпу, готовые по словусвоих друзей на загривках ворваться в эту мелкую кашу из существ, смять,растоптать, передавить, а то и сжечь огнем, кто уже умеет его выдыхать. В толпезакричали еще отчаяннее, Иггельд вскинул руку, тут же звонко и страшнопротрубил Червень. Драконы с места не двигались, стрелы больше не свистели,народ остановился, все взгляды на блестящей фигуре в стальных доспехах.

Иггельд крикнул сильным, все еще злым до бешенства голосом:

– У нас нет здесь судей. Всякий, кто откажетсяподчиниться, да будет казнен немедля! Сейчас враг у ворот, любые спорызапрещены до полной победы над артанами!.. Кто отказывается признать мою властьи все еще хочет заявить, что его власть выше, – пусть скажет это сейчас!Потом его смерть будет страшнее.

Он свирепо оскалил зубы, оглядел собравшихся горящими, как удракона, глазами. Наконец чей-то голос воскликнул:

– Ваша милость!.. Вы – единственный защитник,единственная наша надежда!.. А что говорят наши хозяева… бывшие, это от их дурии чванства. Мы все приносим вам присягу на верность, уж я-то своих знаю!.. Амои все, которые простые. И ежели который начнет бузить, смущать и подбивать кнеповиновению, мы сами такого втихую удавим, чтобы вам даже не отвлекаться отвеликих дел!

В толпе зашумели, закричали. В воздух полетели шапки.Иггельд видел, как расцвели улыбками лица, люди расправили плечи,переглядывались, разом освобождаясь от страха перед своими хозяевами. ПодошелАпоница, сказал негромко:

– А теперь посмотри, много ли противников?

Среди огромной трехтысячной толпы таких набиралось не большесотни, они отличались не только пышными одеждами, но и угрюмыми лицами. Никтоне проронил ни слова, смотрят исподлобья, на лицах злоба и ненависть, но страхсковывает языки. Остальные же переселенцы ликовали, обнимались, бросались другдругу на шеи, швыряли в воздух шапки, визжали от восторга.

– Люди ощутили защиту, – сказал Апоница, –наконец-то ощутили защиту…

Иггельд ощутил, что безумная ярость, заполняющая от кончиковушей до пят, начала испаряться. Тело отяжелело, доспехи давят на плечинеприятной мертвой тяжестью. Все, что происходило на площади, показалосьстранным и неприятным. Кольнуло неясное чувство вины, начало разрастаться. Онпоклонился, развел руками и, поспешно развернувшись, ушел в дом.

Ярость ушла, исчез гнев, даже злость, что хватала за горло ине давала дышать, отступила, взамен пришла дрожь, по всему телу прокатилисьхолодные волны. Сквозь стиснутые зубы вырвался стон, он почти вбежал в нижнийзал, привычно бросил взгляд в угол, где обычно сидели женщины, сейчас тампусто, словно без Артанки и собираться неинтересно, застонал громче и, шатаясь,пошел к столу.

Апоница вошел следом, Иггельд повалился за стол, его трясло,зубы лязгали. Апоница поспешно зачерпнул из кадки ковшик воды. Иггельд ухватилжадно, половину пролил на грудь, глаза стали испуганными, как у ребенка.

– Что я наделал? Что я наделал? Что я наговорил?

– Все правильно, – сказал Апоницаторопливо. – Все правильно!

Иггельд прохрипел, словно ему слово перехватило горло:

– Что… как я мог…

– Ты смог, – сказал Апоница настойчиво. – Тывсе сделал правильно.

– Я?.. Скорее отмени этот жуткий приказ, а то…

Он сам хотел метнуться к выходу, но Апоница ухватился закольчугу и повис, как пес. На пороге возникли Якун, Шварн и Добронег,загородили выход. Лица суровые, смотрели исподлобья.

– Да послушай же! – заорал Апоница. – Ты жесказал все правильно!.. Так и надо!.. Ну, может быть, с колом чуть, но толькосамую чуть… можно бы и просто повесить, но зато сразу вся эта трусливаяшелупонь ощутила железную руку! И сразу все прекратится. А если сейчас выкажешьмягкость, крови прольется больше!..

От двери Якун сказал мрачно:

– Намного больше. Я уже пожил, повидал жизнь. Иггельд,ты же не дурак, хоть и молодой, уже понимаешь.

– Не понимаю, – вскрикнул Иггельд. – Пустькто-то другой…

– Другого нет, – возразил Апоница. – Апоявится, это ж междоусобная резня, этих других много. И все начнут доказыватьсвои права. А ты – один! И твои права никто не оспаривает. Давай,Иггельд!.. Ты начал хорошо. Давай! За Черныша!

Иггельд вздрогнул, судорога прошла по его измученному лицу.Все затихли, Апоница выпустил край кольчуги. Иггельд, шатаясь, вернулся кстолу, ноги подломились, он рухнул на широкую дубовую лавку, та прогнулась ижалобно скрипнула.

Апоница поспешно поставил перед ним кувшин, кто-то сунулчашу. Иггельд жадно налил, отхлебнул, поморщился.

– Что это?

– Плакун-трава, – пояснил Апоница. – У враговнадо учиться всему, чему стоит учиться. Нет, сейчас не до вина. Голова должнабыть ясной. Теперь – ясной! Ты сказал все правильно. Ты решил все верно!..Жаль только, что ты просыпаешься, когда становится невмоготу, а все остальноевремя ты ни рыба ни мясо. На тебе хоть воду вози. Ты слишком добр и уступчив,Иггельд!.. Но когда тебя разозлить, решаешь быстро и правильно. Сейчас решилбыстро и правильно! Видел, как ликовал народ?

* * *

Он с огромным трудом заставил себя пройти мимо комнатки, вкоторой держал пленницу. Лицо ошпарило, словно кипятком, кожа горела огнем,щипало, чувствовал, что останутся ожоги, и пусть останутся, пусть испятнаютлицо, как испятнал свою совесть, свою душу, свое сердце.

На третьем этаже, в своей комнате со злостью сорвал перевязьс мечом и отшвырнул в угол, с отвращением содрал картинно блестящий панцирь,чересчур напоказный, наглый, малоудобный в бою, но идеальный для пускания пылив глаза, для красования на белом коне перед народом.

Содрал даже сапоги с дурацкими позолоченными шпорами, зачемони человеку драконов, рухнул на стол и почти вслепую пошарил по столешнице впоисках кувшина с вином. На столе пусто, за спиной раздались нарочито шаркающиешаги.

Он выждал, но никто не появился, в раздражении обернулся.Посреди комнаты смиренно стояла Пребрана. Руки сложила на животе, в глазахжалость и скорбь, но Иггельд поморщился, сразу же с ревностью вспомнил, какПребрана и Артанка беседуют мирно и без крика, как Ефросинья и Артанка сидятголова к голове и шепчутся, показывая друг другу рукоделье, как Артанка что-тообъясняет этой Пребране, а та лишь морщит лоб, стараясь понять…