Перезагрузка времени - Отто Шютт

Переступая через мшистые швы брусчатки, Чиёко шла за лейкой, прикидывая, что тяпка ей понадобится для столового забияки, не в меру заползшего на соседнюю клумбу с фаянсовыми ирисами. Неожиданно в ней загудели знакомые голоса. Совет Пятерых, в который она входила, призвал ее не затягивать с ответом. Опять они давят! Когда гражданин обращался к Совету, он получал немедленное решение, но стоило ей вынести на повестку вопрос личного характера, как им пренебрегали. Над ее последней просьбой раздумывали сотню лет и в итоге отказали. Как отказали… Предписали невыполнимые условия.

Она отправила им ответ, молниеносно сверкнувший в сознании: «Мне не о чем с ним говорить, я сделала все, что было в моих силах». Это не было упрямством или местью, просто она не переносила цикличность. Сколько можно одно и то же?

Голоса стихли. Интересно, успеет она полить куст до того, как ее уговорят принять настырного корейца, что пришел из сгинувшего столетия назад мира. Она любила Землю, но к чему изводить себя необратимым прошлым? Эта встреча разворошит воспоминания, она расстроится, заскучает, забросит сад… В какую симпатичную обертку завернуть ей отказ, чтобы он больше не появлялся на пороге ее идиллической тиши? Сидел бы в выделенном ему мирке и придумал себе плодотворное занятие! И зачем она согласилась пожаловать гражданство? Тогда она и представить не могла, что с ним возникнет столько хлопот.

«Он настаивает», – пропели голоса.

«Пусть придет позже, – смягчилась она, а в сокровенных мыслях добавила: – Через тысячу лет».

«Он просит аудиенции сейчас», – выпрашивали они. Их дух ганбару100 было не сломить, Чиёко почувствовала это сразу. Они не отстанут, будут штурмовать бастионы ее сознания, пока не добьются согласия. Ей не жаль было уделить кусочек вечности какому-то бродяге, обивавшему пороги совершенного мира, настроенного под ее неспешную натуру, – больше всего волновала цикличность, которую принесет чужак, цикличность, надламывающая ее принципы, цикличность, приводящая к катастрофе. Это повторялось уже три раза…

– Пусть приходит, – сдалась она. В любом случае следующего витка она не допустит. Встретит она его, пожалуй, не в уютной беседке на прудах, а на болотах, как и полагается приличной ямаубе101. Она же не обещала быть гостеприимной хозяйкой! Заодно размягчит его заразительный ганбару. И почему на аудиенцию не просится умный, сговорчивый человек? Ведь не все граждане приняли моно-но аварэ и свободные личности еще не так редки. Почему ей не везет повстречать того, кто смог бы исполнить поставленные Советом условия? Хотя это уже не так важно, она давно свыклась со своей долей, а сокровенное желание – единственное, что лежало вне досягаемости ее воли, – воспринимала как иносказательный идеал.

Не дойдя до домика с садовыми инструментами, она, приподняв полу затертой сорочки, с которой не расставалась даже днем, взошла по ступенькам на высокую стрельчатую стену, что сторожила ее сказочный замок от безграничных равнин. Отсюда она частенько любовалась восходом одного светила и закатом другого. Здесь было по-своему красиво. Ухоженный сад, как райский остров посреди пустыря, растянулся в бескрайние дали всех восьми сторон света. В японском языке не осталось жизнерадостных иероглифов, которые она не использовала бы для написания хайку, чтобы передать восторг от контраста двух противоположностей в придуманной ею тридцать седьмой драматической ситуации.

Степной ветер потрепал ее длинные седые лохмы, развернул скрипящий флюгер на черепичной крыше, почесал раскидистую крону дерева-великана, за три столетия выросшего под шпиль тэнсю102. Через каких-то пятьсот лет взращенный малыш отбросит корни и сделает первый шаг. Он отправится покорять степь, оплодотворяя ее семенами душисто-нежных цветов, и превратит дикую округу в пестрый океан.

Чиёко прищурилась. Горделивые морщины исполосовали лицо, словно трещины горшка, восстановленного техникой кинцукурой103. Она разглядывала тропинку, просматриваемую сквозь заросли степной осоки. Вокруг темной фигуры поднималась дымная пыль, уносимая послушным ветром, что играл с полами его пиджака. Он маршировал под неслышный победный марш, уверенно и дерзко, будто за ним следовал кавалерийский полк.

Все повторяется вновь. Четвертый круг на подходе. Нет, этого она не допустит!

Замок растворился в прогретом воздухе, подобно миражу в пустыне, а поодаль, за холмом, из болотной топи проклюнулись шипящие гадюки. Их головы пронзили нависшую хмарь и превратились в деревья-кустарники, ощетинившиеся колючими ветками – выросла глухая чащоба. Быстро стемнело, на тропинку выползли скользкие гады.

Чиёко сжимала сухую корягу, утопив в нее остроконечные когти. Она ухнула, взмахнула крыльями и перелетела на трухлявый пень, чтобы янтарными глазами филина вблизи понаблюдать за непритязательным мужчиной, уверенно идущим на тусклый свет в оконце покосившейся избушки. Он не поморщился, когда под лакированным ботинком квакнула раздавленная жаба. Он сломал ветку потолще, чтобы рассекать лапник, царапающий лицо. Он не струсил, когда ветка превратилась в змею и ужалила в руку. Преодолевая тяготы, повторял он себе: «Это иллюзия, я не могу умереть», – и шел вперед, обливаясь потом в леденящем тумане. Неутомимого наглеца ждало очередное испытание. Подернутая ряской непроходимая топь, в золотистых ирисах и водяных лилиях, изрыгала нестерпимое зловоние. Уткнув нос в рукав пиджака, он погрузил ботинок в булькающую гортань болотной гнили. Утонув по колено, пожертвовал второй ногой. Мясистые пиявки вмиг залезли под брюки, приступив к кровавому пиршеству. Вода быстро подобралась к горлу.

Насмехающееся уханье разлетелось далеко по округе.

Он боролся. Цеплялся за жизнь. Его вера была сильна, и она подталкивала к победе, избавляла от малодушия перед страхом смерти. Он хватался за все подряд: за режущую осоку, за плавающее бревно, за жижу, что просачивалась сквозь пальцы. Ноги барахтались в бездонной топи рыхлого торфа и стали такими тяжелыми и холодными, будто не свои.

«Лучше шагай отсюда подальше, – шелестел камыш. – Иначе сгинешь, погибнешь».

Он не отступил. Когда вода попала в горло, твердил себе: «Это все обман, подделка!» Мысли, извлеченные из его оцифрованной личности, предстали перед Чиёко – такие беззащитные и доступные.

Наступающий туман уже накрыл саваном, а он продолжал бороться, теряя остатки сил. Наконец ухватился за корявый сук, так удачно склонившийся над ним, и еле выполз на копну отцветшего сусака, отрыгивая прелую тину. Сбросив с себя комья грязи вместе с пиджаком, содрал с шеи раздувшихся пиявок.