Наперегонки с темнотой - Рина Шабанова

Рот наполнился пахучим дымом, но едва я вдохнул его в легкие, как тотчас зашелся в приступе удушливого кашля. Эхо мгновенно подхватило и разнесло его по всем этажам, а я, в попытке усмирить бурную реакцию отвыкшего от табака организма, согнулся пополам и зажал рот ладонью. Помогло мало — на глазах выступили слезы, в горле запершило еще сильнее, но в голове уже с первой затяжки появилась приятно дурманящая легкость.

— Тихо, тихо, — похлопывая по спине, призывала медсестра. — Вы сейчас все отделение перебудите! Давайте-ка, садитесь в кресло. Вот так…

Мешком свалившись в кресло, я еще пару раз кашлянул, после чего распрямился и шумно выдохнул. Почему-то меня разбирал смех. Вся ситуация напоминала странный сон, в котором я, наголо обритый и в чьей-то старой пижаме, как школьник прокрадываюсь в темный закуток для того, чтобы выкурить сигарету в компании едва знакомой женщины. Сидя передо мной на корточках, она тоже смеялась.

От этого меня разбирало еще больше и постепенно перерастало в настоящую смеховую истерику. Она была обоюдной. Давясь и захлебываясь от беспричинного смеха, мы оба ненадолго утихали, но стоило кому-то из нас взглянуть на другого, как смех вновь поднимался из груди и, придушенный поднесенными ко рту ладонями, прорывался наружу. Так продолжалось несколько минут.

— Все, хватит, — обессиленно прошептала медсестра, зажав мне рот своей рукой. — Я больше не могу… Остановись… Если нас тут застукают, мне влетит…

Ее фраза вызвала во мне новый приступ неудержимого хохота. При этом я совсем не испытывал веселья, скорее наоборот, причиной моего истеричного смеха являлась реакция на боль и долго сдерживаемое нервное напряжение. Видимо, поняв, что я уже не в состоянии остановиться, она резко встала и прижала мое лицо к своей груди.

Оказавшись зажат между двумя горячими полушариями ее плоти, еще секунд тридцать мои плечи сотрясал смех, но потом он внезапно стих. В ноздри ударил дразнящий запах ее пота. Он был приятным, чуть терпким, смешанным с ароматом каких-то экзотических цветочных духов. Будучи не в силах противиться зову, который пробудил во мне этот волнующий запах, я положил в пепельницу давно истлевший окурок и, обхватив ее бедра, притянул к себе.

Она прерывисто выдохнула, но отстраняться не стала. Напротив, медсестра податливо прильнула ко мне всем телом, а я, встретив такую уступчивость, потянулся к пуговицам ее халата. Пальцы слушались плохо, поэтому она помогла мне справиться с ними, а затем распахнула халат, приспустила вниз тонкий лифчик и застыла передо мной с обнаженной грудью.

Ее большие темно-коричневые соски вызывающе уставились мне прямо лицо. С алчностью изнуренного кочевника, что в знойной пустыне набрел на спасительный оазис, я устремился к ним ртом и одновременно обеими руками. На ощупь ее грудь оказалась тяжелой и упругой, но вместе с тем удивительно мягкой. Мы оба учащенно и шумно задышали.

— Надо же, какой ты прыткий! — с добродушной насмешливостью прошептала она. — Еще вчера умирал, а уже сегодня женщину подавай…

Отстранив мою голову, она села сверху. Ощутив тяжесть ее тела, а затем и жар, исходящий от ее бедер, меня затрясло от мелкой нетерпеливой дрожи. Дальше она все сделала сама. Ритмично поднимаясь и опускаясь вниз, пару минут она двигалась во все нарастающем темпе, а я хаотично шарил руками по ее оголенной груди и ягодицам.

Моих губ она не касалась и с поцелуями не лезла, лишь в момент кульминации, когда изо рта у меня потянулся непроизвольный сдавленный стон, снова зажала его ладонью. Через пару секунд этажом выше открылась дверь. Мы услышали легкие шаги, а после щелчок зажигалки и как кто-то выдыхает дым. По-прежнему закрывая мне рот, медсестра наклонилась к самому моему уху и шепнула:

— Не шуми, это Дэби. Она покурит и уйдет.

Я кивнул, убрал от лица ее ладонь, после чего бесшумно выдохнул и уперся затылком в стену. Прикрыв глаза, я силился утихомирить учащенный стук сердца и сбившееся дыхание. Какие-либо мысли в голове отсутствовали. На мозг накатывала сонливость.

— А ты не только прыткий, но и быстрый, — с легкой издевкой прошептала она, после того, как наверху захлопнулась дверь.

— Женщины у меня тоже давно не было, — усмехнулся я. — Как тебя зовут?

— Мэри.

— Сестра Мэри, значит, — улыбаясь, я сквозь полуопущенные веки разглядывал ее мягко расплывающееся от охватившей меня дремоты лицо. — Тебе идет это имя…

— Кажется, ты сейчас уснешь. Пойдем-ка, я отведу тебя обратно в постель, — предложила она.

Возражать я не стал. Встав с моих коленей, медсестра поправила одежду и проводила меня до койки, где я действительно сразу же провалился в глубокий целительный сон.

Впоследствии в госпитале я провел пять дней и еще трижды выходил покурить с сестрой Мэри. Особо мы с ней не разговаривали, лишь дымили сигаретами и делили на двоих жалобно поскрипывающее, местами истертое до дыр кресло. Все, что я о ней знал — ей исполнилось тридцать три, она была дважды в разводе и находилась в этом лагере с момента его открытия.

На следующее утро ко мне пришли Чарли и Элис. Я был несказанно рад, что им обоим удалось выжить в кровавой бойне, учиненной в ту ночь зараженными, а также тому, что их нашли. Они рассказали мне обо всем, что происходило после нашего отъезда.

Чарли и Дениелс были последними, кто выходил из подвала, а потому вместе со своими группами бежали в хвосте. Первым уехал Ричардсон, он же и забрал с собой большую часть людей. Вторым был Уотсон, вслед за ним отбыл я, а вот Дэниелсу не повезло — Чарли собственными глазами видел, как одновременно на него набросилось не меньше десятка тварей. Кто уехал в его машине оставалось загадкой.

В неразберихе и суматошном бегстве, что возникли после того, как твари хлынули на нас с обеих сторон, Чарли и сам едва унес ноги. Схватив Элис за руку, он неистово отстреливался и долго плутал по темным улицам, пока не понял, что сумел оторваться. Вдвоем они укрылись в чьем-то заброшенном доме и там, трясясь от страха, дождались рассвета. Перед тем, как убежать, он видел, что какой-то женщине удалось вырваться, сесть в последнюю стоящую у дома машину и тронуться с места.

Имелась у нас и еще одна машина, но так как нам хватало пяти, мы ею не пользовались. Она была самой старой, поэтому с конца декабря стояла без топлива. Собственно говоря, это чудо, что в ту ночь топливо оказалось сразу в пяти машинах, но теперь к нам пришло понимание — шестая могла бы спасти