«Священные войны» Византии - Алексей Величко

Однако Исповедник строго стоял на своем, а потому был сослан еще дальше, в Перберис, где пробыл до конца 661 г. Затем его и учеников привезли в Константинополь, где был произведен новый суд и назначено новое, суровое и страшное наказание. Заметим, что по свидетельству прп. Максима, приговор о его анафематствовании был произнесен царем и Константинопольским патриархом по предписанию (!) Римского епископа[873].

Префект города распорядился отсечь св. Максиму правую руку и урезать язык, после чего преподобный был вновь отправлен в ссылку в Лазику. 8 июня 662 г. мученик прибыл к месту изгнания, а 13 августа 662 г. св. Максим скончался. Рассказывают, что перед смертью он удостоился чудесного видения от Бога, после чего назвал братии день и час своего ухода из жизни. А после погребения над могилой св. Максима еженощно горели три светильника неземного происхождения[874].

Комментировать это противостояние царя и св. Максима Исповедника очень непросто. Разумеется, по существу Исповедник был прав, и именно его деятельность в ходе Латеранского собора и после него стала прелюдией будущего VI Вселенского Собора и торжества Православия над монофелитством. Но следует учесть и другие обстоятельства дела. Обратившись с посланием к святому, царь продемонстрировал тому величайшую честь и уважение, пообещав выйти встречать его, простого монаха, в пригороде Константинополя, как очень уважаемого гостя. Таких почестей удостаивались Римские епископы, несколько раз посещавшие столицу Империи, победоносные полководцы и сами цари. В данном случае формальный статус лица явно не соответствовал ожидавшимся торжествам. И отказ Исповедника был воспринят, конечно, как прямое оскорбление василевса.

Хотя св. Максим и писал, что не приказы царей удостоверяют благочестие Соборов, а соответствие их решений истинам Православия, но, собственно говоря, вольно или невольно он подменил предмет своего обсуждения с императорскими сановниками. Ни для кого в Византии не было секретом, что далеко не все церковные собрания, созванные велением императоров, выносили православные по своему существу соборные оросы. Но для всех было бесспорной истиной, что в любом случае их созыв относится к исключительной компетенции василевса. И организация Латеранского собора была воспринята крайне негативно не только Константом II, но и Отцами грядущего VI Вселенского Собора, в «Деяниях» которого не нашлось места для упоминания имени ни Римского папы св. Мартина, ни св. Максима Исповедника, ни самого Латерана.

Никогда цари не претендовали на священническое достоинство, но и не отказывались от своего права (или обязанности, если говорить точнее) блюсти веру и охранять ее. А это в свою очередь невозможно без изучения существа того или иного богословского спора и выражения царского мнения по нему. В известной степени св. Максим сам поступал непоследовательно, ранее обращаясь к царю с просьбой пресечь еретичество Константинопольского патриарха Павла. Если царь не вправе вмешиваться в вопросы богопознания, если дела веры – прерогатива священства, разве это обращение уместно? Взгляды св. Максима по вопросу о соотношении царской и священнической власти противоречили и сложившейся уже в течение столетий практике взаимодействия Римской империи и Кафолической Церкви. И если бы его доктрина получила практическую реализацию, не только победа над монофелитством, но и над всеми предыдущими ересями не могла бы состояться.

Впрочем, при рассмотрении деяний VI Вселенского Собора легко убедиться, что мнение преподобного о том, что цари не вправе вмешиваться в вероисповедальные споры, никак не нашла своего подтверждения у собравшихся на Соборе Отцов.

Все же расправа над св. Максимом вызвала большое неудовольствие константинопольской публики, всегда сочувственно относящейся к лицам, готовым принять смерть ради веры. Напротив, авторитет царя резко пал, чем были вызваны его последующие решения и сам отъезд из столицы[875].

Император, с детства вполне привычный к специфической атмосфере царского дворца, очень волновался, что кто-нибудь решит наложить руку на его диадему. И хотя в это время его старший сын Константин уже соправительствовал ему, а в 659 г. родились близнецы Ираклий и Тиверий, которых он также венчал на царство, опасения потерять царский титул были очень сильны в душе Константа II.

Вообще, какой-то рок витал над династией Ираклидов. Блестящие императоры, храбрые воины и умелые правители, немало сделавшие для блага Кафолической Церкви, они были отмечены одним страшным грехом. Узурпатор Фока, открывший счет цареубийцам, занявшим вследствие преступления императорский трон, все же являлся василевсом. И хотя авторитет Ираклия Великого был необычайно высок как на Востоке, так и на Западе и его власть называли «священнейшей» сами архиереи[876], но он пришел к власти путем умерщвления венчанного императора. И этот грех по цепочке перешел к его детям, склонным к жестокости в отношении самых близких людей. Примеры на этот счет мы представим позже. А пока в роли братоубийцы выступил Констант II.

В силу невыясненных обстоятельств он инициировал рукоположение своего младшего брата Феодосия в духовный сан. Но вскоре (в 659 или 660 гг.) Феодосий был убит, и народная молва обвинила (возможно, небезосновательно) в смерти инока-царевича самого императора Константа II. Не желая становиться объектом насмешек и сплетен, император отправился в Грецию[877].

Рассказывают, что совесть настолько мучила императора, что не единожды видел он призрак покойного брата, который преследовал его ночью и днем. Призрак подносил к губам царя чашу с кровью и предлагал: «Пей, брат, пей!» – напоминание о том, что некогда василевс причащался из рук брата Кровью и Телом Христовым[878].

По этой ли причине или вследствие наказания св. Максима Исповедника и папы св. Мартина, но император чувствовал себя в Константинополе очень неуютно. Получив известие о возобновлении угрозы со стороны лангобардов, Констант II сел на корабль и выразил свое отношение к неблагодарной столице тем, что плюнул в ее сторону[879].