Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

Вскочив на ноги, Мэри побежала. Порой она падала, поскользнувшись в глубоком месиве грязи, ползла на четвереньках, пока не добиралась до следующего тротуара, поднималась на ноги и бежала дальше. Бочки горящей смолы казались ей маяками, хотя дым мучительно слепил глаза.

Когда она, вся почерневшая, наконец добралась до двери дома Сазераков, руки и ноги отказывались ей повиноваться. Крича, она забарабанила в дверь. Ей открыл Жак.

– Жак, Жак, прошу тебя, ради Бога, впусти меня! Это я, Мэри Макалистер.

Держа в одной руке фонарь, а в другой пистолет, высоченный дворецкий, согнувшись, вглядывался сквозь узкую щель в полные отчаяния глаза Мэри.

– Господи Боже мой, – выдохнул он наконец, – а я считал вас уже мертвой. – Положив фонарь и пистолет на пол, он распахнул дверь настежь. – Входите же, дитя мое. Вы у себя дома.

Мэри пыталась укрыться от мучивших ее кошмаров в стенах дома. Чтобы забыться сном, она даже прибегла к опиумной настойке бабушки. Но яркие видения, посещавшие ее в эти моменты, пугали больше, чем реальность. А при пробуждении к этим снам присоединялась боль воспоминания о Вальмоне.

«Займись делом, – сказала она себе в конце концов, – необходимо чем-нибудь заняться». Она обнаружила письмо, которое ей принес Жак. Его прислал доктор Бриссак во время ее отсутствия.

«Нам необходима ваша помощь, если у вас достаточно мужества, – писал он. – Нужно ухаживать за больными, а у нас не хватает рук. Помогите нам».

Замотав плечи и голову шалью, Мэри вышла навстречу сплошной пелене дождя и дыма. Жак перекрестил ее вслед.

Из всего, что ей довелось видеть до сих пор, больница оказалась самым кошмарным зрелищем. Все койки были заняты, люди лежали и на матрасах, и просто на полу, между кроватями, и в коридорах. Ступени приемного покоя, сам приемный покой, все углы были заполнены больными и умирающими. В воздухе стоял запах крови, рвоты и смерти.

Прибинтовав смоченный в уксусе тампон под носом, Мэри выносила горшки и грязное белье. Она помогала обтирать и переворачивать больных, заворачивать в саван покойников. За больными ухаживали сестры из монастыря урсулинок.

Хотя они никогда не жаловались на усталость, круги под их глазами и изможденные лица говорили сами за себя.

Кроме Мэри здесь были и другие женщины, пришедшие помогать. Она видела среди них миссис О'Нил, свою бывшую хозяйку, но поговорить с ней не успела. «Мелодичностью голоса, воспоминаниями о родной Ирландии она, наверное, напоминает всем залетевшего сюда ангела», – подумала Мэри. Как много ирландцев было среди больных! По словам одной из сестер-урсулинок, лихорадке были наиболее подвержены те, кто недавно иммигрировал в страну.

Войдя в палату в сопровождении двух других врачей, Бриссак поймал Мэри глазами.

– Мадемуазель, помогите мне! – крикнул он. – Нужен кто-нибудь, кто говорит по-французски, а сестер мне не хочется отрывать от их богоугодной миссии.

Мэри поспешила к нему.

Довольно скоро она убедилась в правоте Мари Лаво. Здешние методы лечения могли убить и здорового.

– Дайте мне ланцет и чашу, – приказал Бриссак. – Я хочу пустить этой женщине кровь.

– Но, доктор, она и так истекает кровью. Взгляните на ее нос.

– Говорю вам, дайте мне ланцет, мадемуазель, и чашу. Вы – женщина и о медицине не имеете ни малейшего представления, так что не будем спорить.

Мэри достала инструменты из коробки, которую он положил на пол. Они были в сгустках крови. Она попыталась обтереть их о свой фартук. Ей казалось, что пользоваться ими, когда они в таком виде, так же неприлично, как подавать еду в грязной посуде.

– Поторопитесь, разве вы не видите, сколько у нас больных? – Доктор выхватил инструменты из ее рук. Затем, приблизив нож к руке женщины, натренированным движением резанул по вене. Больная, хотя и была в забытьи, вскричала от боли.

Когда чаша наполнилась кровью, доктор передал ее в руки Мэри:

– Уберите это, а потом подержите ей голову, пока я дам лекарство.

Женщина отчаянно сопротивлялась и извивалась, но Мэри удалось удержать ее за плечи, пока доктор разомкнул ей челюсти и влил в рот какую-то густую черную жидкость.

Затем он перешел к следующей пациентке, которая лежала на полу.

– Дайте мне чашу и ланцет, мадемуазель, да побыстрей!

– Не режьте меня, доктор! – вскричала бедная женщина. – Иисус милосердный, услышь мою молитву. Не допусти, чтобы они пролили мою кровь.

– Держите ее покрепче, мадемуазель.

Мэри послушно выполнила приказ. Она пыталась успокоить испуганную женщину, но та отчаянно цеплялась желтыми руками за руки Мэри и возбужденно лепетала окровавленным ртом:

– Мисс, не позволяйте ему резать меня, не позволяйте, умоляю вас, не позволяйте! – Когда доктор ланцетом вскрыл ей вену, женщина издала страшный вопль.

Время от времени, по мере того как доктора переходили от одного пациента к другому, раздавались крики. Эти доктора знали лишь одно средство.

От этого зрелища Мэри стало тошно. А также от бессердечного отношения к покойным. Их тела сваливались в кучу, словно дрова, в дальнем конце коридора. Сразу из всех палат.

Одна из монахинь, увидев, что Мэри не может оторвать взгляда от этой кучи, сказала:

– Конечно, это ужасно, но это все, что мы можем для них сделать. Больные умирают каждые пять минут. Перед тем как тела унесут, священник прочитает молитву над всеми и благословит их в последний путь.

В конце десятого часа Мэри поняла, что больше она выдержать не в состоянии.

– Я ухожу, сестра, – сказала она и, сняв заляпанный кровью и рвотой фартук, бросила его в кучу грязного белья.

– Да благословит вас Бог за вашу помощь, мадемуазель. – И монахиня пошла к следующему страждущему, чтобы помыть, помолиться за него, утешить его самим видом своего благостного, усталого лица и знакомых черных одеяний.

Мэри не вернулась туда.

На следующий день она уложила в одну корзинку мыло, уксус и несколько простыней, а в другую бутылки с куриным бульоном, который они с Жаком вместе сварили накануне вечером.

«Снадобий Мари Лаво у меня нет, – подумала Мэри, – но она говорила, что самое главное – питание. Хоть бульон».

Она шла по пустынной дамбе к Ирландскому каналу. У причала не было ни одной лодки, даже килевых шлюпок и плоскодонок, а ведь обычно они образовывали деревянный островок длиной в две мили. Гнил под дождем брошенный товар. Крыса, напуганная звуком ее шагов, скрылась внутри перевернутого клавесина. Задребезжавшие струны заставили Мэри вздрогнуть.

Рядом с Эдел-стрит Мэри увидела двух раздетых ребятишек, плещущихся в быстром потоке воды в канаве. Она подошла и с улыбкой поздоровалась с ними: