Дюна. Батлерианский джихад - Кевин Андерсон

Сияющая маска робота сложилась в горделивую улыбку. В своем официальном черном фраке он спустился с просцениума и двинулся вдоль рядов кресел, упиваясь раболепными овациями ничего не понимающих рабов. Когда восторженные аплодисменты и выкрики стихли, Эразм вызвал стражу, и та препроводила рабов на их рабочие места.

Серена видела, что Эразм уверен, что ему удалось создать бессмертное музыкальное творение, которое превзошло все, что было до него написано людьми. Но ей не хотелось обсуждать с ним этот предмет, и она постаралась ускользнуть вместе с толпой рабов в свою оранжерею. Однако она двигалась слишком медленно из-за беременности, и Эразм успел поймать ее.

– Серена Батлер, я написал эту симфонию в вашу честь. Какое впечатление она на вас произвела?

Отвечая, она тщательно подбирала слова, избегая откровенного ответа.

– Вероятно, я слишком печальна, так как эта симфония напомнила мне о других концертах, которые я посещала на Салусе Секундус. Мой покойный брат мечтал стать музыкантом. Это было очень счастливое для меня время.

Он внимательно смотрел на нее, его оптические сенсоры ярко сверкали.

– Нюансы твоего человеческого поведения говорят мне, что моя симфония тебя разочаровала. Объясни почему.

– Ты же не хочешь выслушивать честное мнение.

– Ты неверно обо мне судишь, так как я – искатель истины. Все остальное – это неверные данные. – Ангельское выражение его лица заставило ее стать менее настороженной. – Может быть, в этом зале плохая акустика?

– Это не имеет ничего общего с акустикой. Я уверена, что с этой стороны ты все проверил и обеспечил наилучшие технические характеристики зала и его акустики.

Публика продолжала проходить мимо. Некоторые рабы оглядывались и с сочувствием смотрели на Серену, жалея ее из-за того, что робот проявил к ней особый интерес. Рабы знали, чем это заканчивается.

– Дело в самой симфонии.

– Продолжай, – ровным, лишенным всякого выражения голосом попросил Эразм.

– Ты собрал симфонию из кусков, но не ты сотворил ее. Она основана на прекрасной модели, созданной много веков назад великими композиторами-людьми. Это их творчество, а не твое. Твоя музыка – это математическая экстраполяция, но в ней не было ничего, что могло бы вдохновить меня. Та мелодия, которую ты изготовил, не пробуждает во мне ни образов, ни чувств. В твоей музыке нет свежих элементов, которые ты бы привнес в нее, в ней нет эмоционального переживания и борьбы.

– Как можно количественно определить эти составляющие?

Улыбнувшись вымученной улыбкой, Серена покачала головой:

– В этом-то и заключается твоя ошибка, Эразм. Невозможно количественно оценить творчество. Как, например, человек может, услышав гром, написать увертюру к опере «Вильгельм Телль»? Ты же просто постараешься имитировать гром и шум дождя, Эразм, но никогда не сможешь передать впечатления бури. Как удалось Бетховену, после созерцания мирных лугов, написать свою «Пастораль»? Музыка должна заставить дух воспарить, заставить человека затаить дыхание, помочь ему прикоснуться к своей бессмертной душе. Твоя же музыка была просто приятными, хорошо скомпонованными звуками.

Роботу потребовалось несколько секунд, чтобы изменить выражение своей зеркальной маски. Теперь его лицо выражало озадаченность, даже, пожалуй, стремление дать отпор.

– Мне кажется, что ты со своим мнением осталась в меньшинстве. Остальная часть публики горячо одобрила мое сочинение. Ты слышала, как они аплодировали?

В ответ она вздохнула.

– Во-первых, эти рабы не знают настоящей музыки, у них нет основы, им не с чем сравнивать свои ощущения. Ты мог бы украсть любую симфонию, списать ее нота за нотой и выдать за свою. Они бы все равно ничего не поняли.

Во-вторых, сидеть в концертном зале – в удобном кресле, в чистом костюме – это, вероятно, самое приятное задание из всех, какие они получали от тебя когда-либо. Почему бы им не похлопать тебе хотя бы по этой простой причине? – Она внимательно посмотрела на него. – И наконец, и это самое главное, это ты приказал им аплодировать. Как прикажешь им реагировать, если они знают, что ты можешь убить их в любой момент? При таких обстоятельствах, Эразм, ты никогда не получишь честного и прямого ответа, искренней реакции на свои действия.

– Я не понимаю, я не могу понять, что ты говоришь, – несколько раз повторил Эразм. Внезапно он развернулся и, с силой выбросив вперед свою металлическую руку, ударил проходившего мимо раба. От неожиданного удара несчастный упал на ближайшее кресло, заливая его кровью.

– Зачем ты это сделал? – спросила Серена и направилась к упавшему, чтобы оказать ему помощь.

– Я проявил свой артистический темперамент, – безмятежно ответил Эразм. – Разве люди называют это по-другому? Он пытался обмануть меня, пытаясь показать мне то, чего он на самом деле не чувствовал.

Серена попыталась успокоить несчастного человека, но он, увидев робота, бросился бежать, зажимая рукой нос, из которого продолжала литься кровь. Серена обернулась к Эразму.

– Настоящий художник сопереживает чужое горе и сочувствует людям. Ему не надо бить человека, чтобы заставить его что-то глубоко прочувствовать.

– Но ты же не боишься высказывать свое мнение, даже если знаешь, что это расстроит меня?

Серена посмотрела прямо в его неестественное лицо.

– Ты держишь меня в неволе, Эразм. Ты утверждаешь, что хочешь знать мое мнение, и я высказываю его тебе. Ты можешь причинить мне боль, ты можешь даже меня убить, но ты уже отнял у меня жизнь и человека, которого я люблю. Всякая другая боль бледнеет в сравнении с этой.

Эразм уставился на нее, медленно соображая, что именно она только что ему сказала.

– Люди – загадка для меня, а ты – больше, нежели все другие, Серена Батлер.

Жидкий металл лицевой маски принял форму грустной улыбки.

– Но я все равно буду пытаться понять. Спасибо тебе за то, что ты просвещаешь меня.

Когда Серена покинула зал, Эразм подошел к фортепьяно и снова начал репетировать.

Прежде всего я – человек чести, и я хочу, чтобы меня запомнили именно таким.

Ксавьер Харконнен. Обращения к солдатам

Время, которое он провел с Сереной, казалось теперь ускользающим из памяти сновидением.

Ксавьер не мог даже вспомнить те тропинки, по которым они бродили по лесу имения Батлеров, ставшего теперь домом его и Окты. Его жены. Он не мог уже припомнить свою утраченную любовь, она стала смутной и неопределимой, как вкус и обоняние, которых он лишился после газовой атаки кимеков. Точно так же теперь Ксавьер не мог насладиться ароматом экзотических специй или запахом свежескошенного луга. Его легкие вылечили в самом максимальном объеме, и они справлялись со своей задачей, но не более того. Теперь то же самое произошло и с его сердцем.