Игорь Северянин - Вера Николаевна Терёхина

средства, порой ходила на почту и посылала денежные переводы Фелиссе Круут, поскольку сам Северянин не умел по-эстонски заполнить бланк. Она, несмотря на протесты родных, ходила по домам, предлагая книги Северянина за две-три кроны, что было физически трудно (однажды она слегла с прострелом) и неловко — она работала в школе. Порой Вера Борисовна уходила на целый день, и на поэта нападала тоска, чувство одиночества. Разрыв с Фелиссой Круут во многом лишил Северянина привычного круга знакомых. Вспоминали, что жена Генрика Виснапу не переступала порога, пока её муж беседовал с поэтом в доме Коренди. В письмах болгарскому знакомому Савве Чукалову Северянин так и не рассказал о новом своём положении, продолжая передавать привет от Ф. М. и сообщать подробности семейной жизни. Напротив, в письме Рахманинову он указывает, что живёт с женой и дочерью.

Постоянный лейтмотив писем — «я живу не так и не там». Смирившись к 1937 году с потерей прежней семьи, Северянин не в силах смириться с утратой прежнего образа жизни, на протяжении пятнадцати лет связанного с Тойлой (а в дачном варианте и больше двадцати лет!). «С каким упоением я поехал бы сейчас обратно», ибо, повторяет он, «состояние, мне свойственное: стать только поэтом и жить всегда в природе!» (30 декабря 1936 года). «Домой, к тебе, в предвесенье!» (1 марта 1937 года). «Изнемогаю от тоски по Тойле» (2 апреля 1937 года). Все попытки снять комнату у реки, близ озёр только углубляли его недовольство, и новые места не могли сравниться с Тойлой.

21 декабря 1937 года Северянин пишет Фелиссе:

«Вакха и меня ждите 23-го в 12—15 дня: его отпустят только 22-го, а меня держит цепко общее дело. М. б., я и 24-го буду даже. Привет всем. Не всё в порядке.

Igor».

Однако разрыв давался Северянину очень тяжело. В письмах Фелиссе в 1935 году звучит тоска по утраченной семье:

«Дорогая ты моя Фелиссушка!

Я в отчаянии: трудно мне без тебя. Но ты ни одному моему слову не веришь, и поэтому как я могу что-либо говорить?! И в этом весь ужас, леденящий кровь, весь безысходный трагизм моего положения. Ты скажешь: двойственность. О, нет! Всё, что угодно, только не это. Я определённо знаю, чего я хочу. Но как я выскажусь, если, повторяю опять-таки, ты мне не веришь? Пойми тоску мою, пойми отчаяние — разреши вернуться, чтобы сказать только одно слово, но такое, что ты вдруг всё поймёшь сразу, всё оправдаешь и всему поверишь: в страдании сверхмерном я это слово обрёл. Я очень осторожен сейчас в выборе слов, зная твою щепетильность, твоё целомудрие несравненное в этом вопросе. И потому мне трудно тебе, родная, писать. Но душа моя полна к тебе такой животворящей благодарности, такой нежной и ласковой любви, такого скорбного и божественного света, что уж это-то ты, чуткая и праведная, наверняка поймёшь и не отвергнешь. Со мной происходит что-то страшное: во имя Бога, прими меня и выслушай... Я благословляю тебя. Да хранит тебя Бог! Я хочу домой.

Я не узнаю себя. Мне больно, больно, больно! Пойми, не осуди, поверь.

Фелиссочка!..

Любивший и любящий тебя — грешный и безгрешный одновременно —

твой Игорь...»

В марте 1937-го он пишет Фелиссе Круут о желании сбежать от удручающей жизни в Таллине: важнейшим конфликтом — диссонансом этих лет стало противоборство города и природы. Обозначение места — Таллин — он в письме заменяет — «город дрянной», «здесь непроходимая тощища». Близкий мотив звучит в письме Ольге Круут (10 декабря 1936 года):

«...завидую вам, что вы живёте в деревне, где всё умнее, честнее, благороднее, чище и прекраснее, чем в зверинце для двуногой падали — окаянном, Богом проклятом, городе. Для Поэта воистину большое несчастье не видеть речки, поля и леса. Здесь даже воздух напоминает дыханье дьявола. Здесь можно изуродовать свою душу и просто умереть от горя».

Значительное количество дарственных надписей Игоря Северянина, адресованных жене Фелиссе Круут, отражает сложившиеся между ними после 1935 года драматичные отношения. После ухода Северянина к Вере Коренди, несмотря на его скорые мольбы о возвращении домой и покаяние, Фелисса не могла простить мужу измены и большинство адресованных ей инскриптов прежних лет закрасила чёрными чернилами. Но ряд надписей удалось прочитать, среди них — на авантитуле небольшой, но изящно переплетённой в ткань малинового цвета с золотым тиснением брошюры Игоря Лотарева «Гибель Рюрика»:

«Единственный экземпляр единственному другу Фелиссе

Крут-Лотаревой.

Игорь Лотарев. Toila. 1922. 1-27».

Зачёркнутым было и стихотворное посвящение на титуле альманаха «Via sacra» («Священный путь») 15 января 1923 года:

«Фелиссе

“...От омнибуса и фиакра

Я возвращаюсь снова в глушь

Свершать в искусстве via sacra

Для избранных немногих душ... ”

Игорь».

Среди незачёркнутых — дарственные надписи, дающие представление о читательских пристрастиях Игоря Северянина. В разное время в эмиграции восполняя книги, оставленные в Петрограде, он купил пять сборников Николая Гумилёва, три из них подарил жене. Например, на книге «Шатёр» (Ревель: Издательство «Библиофил», 1921) поэт написал:

«Дорогой моей Филиссе чудную книжку дарю.

Игорь — Toila. 1925».

На сборнике Гумилёва «Костёр» (Берлин; Петроград; Москва: Издательство Гржебина, 1922) автограф Северянина:

«Фелиссе моей, незаменимой никогда.

Игорь. Прага. 1925. 29 мая».

Своеобразное пожелание на книге А. П. Чехова «Драмы и комедии. (Берлин: Издательство И. П., 1920):

«Дорогой Филиссе на “познание”.

Игорь-Северянин. 1927. Eesti Toila».

Летом Северянин поселяется с Верой Коренди в деревне Сааркюля.

«Впоследствии мы осуществили свою заветную мечту: приобрели лодку — красавицу “Дрину” — белую с синими бортами. С какой гордостью и почти детской радостью садились мы в это “лёгкое чудо”!!!..