Горбачев. Его жизнь и время - Уильям Таубман

А существовала ли вообще эта Нина Андреева? Во время переполоха, поднявшегося после публикации ее письма, либералы предположили, что под этим псевдонимом скрывался какой-нибудь дремучий реакционер из Кремля. Как заметил позднее один из соратников Горбачева (с явным душком мужского шовинизма), у нее просто не хватило бы мозгов написать такое[1167]. На самом деле Нина Андреева существовала. Это была рослая, плотная женщина лет пятидесяти, с темными стрижеными волосами, строго обрамлявшими круглое лицо. Она уже не раз посылала свое письмо, только в более пространном варианте, в редакции разных ленинградских газет, но те отклоняли его. Свое письмо она написала “с небольшой поддержкой” мужа – доктора философских наук и автора восьми монографий о советском обществе, – с которым, по ее словам, она соглашалась “практически во всем”[1168]. По словам Александра Яковлева, супруги “исключались ранее из партии за анонимки и клевету”, но потом их восстановили в партии под нажимом КГБ[1169].

После того как письмо Андреевой никто не захотел печатать в Ленинграде, она отослала его в несколько центральных газет. “Советская Россия” славилась тем, что публиковала реакционные материалы: таким способом ее главный редактор Валентин Чикин выслуживался перед Лигачевым. По словам Владимира Панкова, ведущего редактора газеты, и Владимира Долматова, отвечавшего в редакции за пропаганду, Чикин как раз искал такой материал, где говорилось бы, что социализм в опасности. “Андрееву как будто послал нам сам Бог, – вспоминал Панков. – Чикин сразу же понял: именно это нам и нужно”.

Обойдясь без Панкова и Долматова, которые не вполне разделяли взгляды главреда, Чикин послал в Ленинград другого редактора, и тот в течение четырех дней помогал Андреевой с доработкой текста письма. (“Единственное, что он добавил”, язвительно замечала впоследствии она сама, это фраза про любование статуями, “хотя все, кто бывал в Петергофе в это время года, прекрасно знают, что статуи зимой закрывают досками, чтобы защитить от непогоды”.) Письмо было тайно отпечатано и показано на редакционном совете в полдень – ровно за шесть часов до появления первого выпуска газеты воскресным вечером. Чикин сообщил сотрудникам, что ему уже позвонил Лигачев и назвал материал великолепным, сказал, что поддерживает и одобряет его. А вскоре хлынули и телеграммы от восторженных читателей. “Наконец-то в нашей прессе нашлось место для настоящего марксиста”, – говорилось в одной из них[1170].

Чикин был человек осторожный, вспоминал Долматов, он всегда консультировался с Лигачевым. Один из помощников Лигачева подтвердил, что у Чикина с Лигачевым действительно произошел большой разговор незадолго до появления в газете письма Андреевой. Но читал ли Лигачев само письмо до публикации? “С вероятностью в семьдесят процентов – да, – отвечал на этот вопрос помощник. – Это была обычная практика. И я знаю, что оно [Лигачеву] понравилось”[1171].

На следующее утро руководители главных печатных органов страны собрались вокруг большого стола в Секретариате ЦК КПСС. По словам главного редактора “Аргументов и фактов” Владислава Старкова, Лигачев похвалил открытое письмо Андреевой, назвав его “очень важной статьей” и “мощным голосом партии”, к которому следует прислушаться “очень внимательно”[1172]. По воспоминаниям Ивана Лаптева, главного редактора “Известий”, Лигачев сказал: “Я попросил бы вас, товарищи редактора, руководствоваться в вашей работе идеями этой статьи”[1173].

Как только Лигачев поддержал публикацию, шумно заработала пропагандистская машина ЦК. ТАСС принялось распространять текст по своим каналам. Советским республикам, где не продавалась “Советская Россия”, было велено закупить большие тиражи для местного распространения. Областные партийные газеты перепечатали статью (обычно так поступали лишь с чрезвычайно важными партийными документами), а также организовали массовое сочинение писем в поддержку Андреевой, которые вскоре наводнили редакцию “Советской России” и кабинеты ЦК[1174]. В общей сложности, как вспоминала сама Андреева, которая явно вела подсчеты, ее открытое письмо перепечатали примерно 936 газет.

Министерство иностранных дел, Академия общественных наук при ЦК КПСС и другие, менее значительные институты провели специальные занятия, посвященные статье Андреевой. На одном заводе рабочие постарше, которые давно критиковали перестройку, вдруг оживились и торжествующе накинулись на товарищей с криками “я же давно говорил!”. Учебная академия Министерства внутренних дел (МВД) устроила партсобрание, на котором разбирали статью Андреевой. Когда выяснилось, что мало кто из собравшихся видел этот материал, преподаватель возмутился: “В чем дело? Тут что, никто ничего не читает?” Один человек, уже немолодой, сказал, что при Сталине люди жили хорошо. “Счастливое было время. Мы и в войне победили благодаря Сталину”. Несколько студентов осмелились возразить, что при Сталине миллионы людей были расстреляны или умерли от голода в лагерях. На что им ответили: “Сталин тут не виноват. Это все история. Просто трагический период истории был”. А потом, вспоминал один майор МВД, “мы вышли покурить, и, как обычно, все говорили, кто что на самом деле думает”[1175]. А одна пятикурсница МГУ проходила педагогическую практику в московской школе и, игнорируя школьные учебники, опиралась в беседах с учениками на последние откровения гласности. Все было хорошо, но тут вдруг ей сделали выговор и даже пригрозили, что она останется без диплома[1176].

Известные реформаторы запаниковали. “Я человек старой эпохи, у меня старые страхи и привычки, – вспоминал Григорий Бакланов, главный редактор ‘Знамени’. – Я понимал, что статьи такого рода в нашей прессе не появляются случайно”[1177]. Писатель Даниил Гранин почувствовал себя “в поезде, который внезапно остановился, а потом поехал назад”[1178]. “Все замолчали, притихли”, – вспоминал актер Михаил Ульянов[1179]. Драматург Михаил Шатров, находившийся тогда в Японии, увидел, что сотрудники советского посольства “в ужасе”: они решили, что публикация Андреевой, занявшая целую газетную полосу, спущена с самого верха[1180]. По словам социолога Татьяны Заславской, с которой Горбачев консультировался еще с начала 1980-х, она и ее коллеги испугались, что “оттепель наконец закончилась” и теперь им придется уйти в “оппозиционное подполье”[1181].