Орлы капитана Людова - Николай Панов

Надев брезентовые перчатки, подхватив влажную жесть мегафона, главный боцман деловито зашагал по гулкому железу понтонов.

Лейтенант Игнатьев встрепенулся, взглянул на часы. Спрыгнув с верхней койки, надел и стал торопливо зашнуровывать ботинки.

Каюту покачивало сильнее. Было жарко и душно, свет потолочной лампы резал распухшие от усталости глаза. Коричневая портьерка, прикрывавшая иллюминатор над столом, раздвинулась от качки, глянцевый черный круг толстого стекла был подернут снаружи водяной струящейся пленкой. Игнатьев пригладил волосы, торопливо застегнул китель. Потрескивали переборки, где-то за бортом дробно разбивалась волна…

Он никак не рассчитывал заснуть. Только на минутку, сдав вахту, спустился вниз, прилег и вот заснул, проспал больше часу.

Что там наверху? Видно, разыгрывается погодка. Скоро наступит рассвет. Уже давно шли в океане, уже много часов подряд длинные океанские волны качали суда каравана. Туман рассеялся, когда вышли из шхер, но моросил неустанно дождь, низкие тучи мчались над сумеречным морем. И все время штурман Курнаков выходил на мостик, ждал с секстаном в руках — не разорвет ли тучи, нельзя ли определиться по светилам.

И действительно, когда к ночи несколько чуть видных, расплывчато замерцавших звезд пробились сквозь черные облака и вдали проступила рваная береговая черта, Курнаков успел взять обсервацию, установить, что курс по счислению выдерживается точно. Вновь и вновь Курнаков склонялся над штурманским столом, проверял формулы поправок на дрейф, опять выходил на мостик…

Почти с нежностью Игнатьев думал о Курнакове. Сколько часов подряд, без минуты отдыха, работает начальник штаба! Настоящий боевой штурман: молчаливый, скромный, но в нужный момент доказывает личным примером, что такое советский моряк. Приятно работать с таким штурманом, даже если он ругает тебя за стихи…

Игнатьев снял с вешалки клеенчатый плащ-пальто, тщательно застегнулся.

Прошел по вздрагивающему, ярко освещенному коридору, открыл наружную дверь.

Дождь, смешанный с ветром, ударил ему в лицо. Ненастная ночь окружила его. Игнатьев ухватился за холодные, скользкие поручни трапа, поднялся на мостик.

Рассвет еще не наступал. Кругом двигалась, клубилась, свистела ночная непогода. Плотные тучи по-прежнему громоздились в очень тесном, казалось, для них небе.

Когда лейтенант поднялся на мостик, ветер задул еще пронзительнее, гудел в снастях, заглушал шум вентиляторов.

Чуть видные силуэты вырисовывались над поручнями и рядом с толстым стволом мачты. Игнатьев разглядел коренастую фигуру Чижова.

— Принято решение снова войти в Инрелед, — прокричал Чижов сквозь рев непогоды. — Ветер скверный подул, и волна больше. А в шхерах давно нет тумана. Подходим к входному фарватеру, будем делать поворот по пеленгу маяка Скумкам.

— Уже открылся маяк?

— Время еще не вышло…

— Сигнальщики, ищите справа по носу белый огонь маяка! — донесся из темноты повелительный голос Курнакова.

— Есть, искать справа по носу белый маячный огонь!

Игнатьев прошел в штурманскую рубку. Курнаков, смахивая дождевые капли с лица, склонялся над картой.

— Эхолот включите, Игнатьев, — сказал он, словно и не заметил отлучки лейтенанта. У Курнакова был утомленный, охрипший голос.

Игнатьев включил эхолот. Красные искры стали проноситься в прорезях указателя морских глубин.

— Сейчас приходим на видимость маяка Скумкам, — заговорил удовлетворенно Курнаков, взглянув на эхолот, снова наклоняясь над картой. — По пеленгу на маяк делаем поворот на тридцать два градуса в шхерный фарватер. На море рельс нет, но пока, чтобы не сглазить, идем, как по рельсам…

От переборки, из переговорной трубы раздался тонкий свист.

— Штурман, когда откроется маяк? — глухо прозвучал голос Сливина в медном раструбе.

Курнаков взглянул на часы.

— На видимость маяка Скумкам приходим через минуту!

Он привычно взглянул на счетчик оборотов, как бы проверяя себя.

Громко, отчетливо тикали часы.

Курнаков ждал.

Нетерпеливо потянулся к переговорной трубе.

— Открылся огонь маяка?

— Не видно маяка! — прозвучал голос из медного раструба.

Минуты шли, как часы. Что-то дрогнуло в лице Курнакова. Он хрустнул пальцами, не отводя глаз от циферблата.

— Штурман, на мостик! — сердито прохрипела труба.

Курнаков толкнул дверь рубки. Игнатьев следовал за ним.

— Ну, штурман, что же ваше счисление, где Скумкам? — резко спросил Сливин.

Впереди была сплошная, чуть поредевшая предрассветная мгла. Курнаков всматривался в эту мглу, заслонив ладонью глаза от слепящих дождевых струй.

Борт взлетал и опускался, вздымаемый крутыми волнами. Усиливался береговой ветер. «Как трудно сейчас буксировать док в океане, чтобы не лопнули напрягающиеся тросы…» — подумал Игнатьев.

— Нет, не открывается маяк, — сказал сквозь ветер недоуменно Чижов. — Мы уж и так тут сигнальщиков атакуем.

— А вы не атакуйте сигнальщиков, а старайтесь раньше их заметить огонь, — откликнулся невозмутимый, как всегда, Потапов.

Сливин подошел совсем близко к Курнакову.

— Может быть, не включен маячный огонь, штурман?

— Должен быть включен! Не было предупреждения мореплавателям. Белый затмевающийся огонь при входе в фарватер… Должен быть включен…

— А может быть, в счислении ошибка, Семен Ильич? Учитывали все поправки на дрейф?

— Не мог я просчитаться! — сказал Курнаков с силой и почувствовал, как заколотилось рывками сердце, похолодели пальцы. А если и вправду не заметил ошибки в счислении? Взял всю ответственность на себя и вот — допустил ошибку!.. Он снова проверял в уме все поправки и расчеты.

— Не могла просчитаться штурманская часть, Николай Александрович, — уверенно повторил он.

Замигал впереди красный отчетливый свет — клотик «Пингвина».

— С «Пингвина» запрашивают, — докладывал Жуков. — «Не вижу маячного огня, продолжать ли заданный курс?»

— Вижу белый затмевающийся огонь! — прозвучал из темноты голос Михайлова.

Все подались вперед. И точно: далеко-далеко справа возникло белое световое пятно. Заблестел, равномерно вспыхивая и затмеваясь, долгожданный свет маяка.

— На двенадцать минут просчитался-таки, штурман, — вполголоса сказал Сливин над ухом Курнакова. В его голосе слышались легкий упрек и в то же время огромное облегчение. — Сколько градусов поворот, говорите?

— Поворот тридцать два градуса, иметь курс шестьдесят семь градусов…