Суворов - Вячеслав Лопатин

Дмитрий Иванович Хвостов 23 апреля обратился к любимцу Павла Ивану Кутайсову, бывшему царскому брадобрею, получившему графский титул, с просьбой «принять на себя донести Государю Императору, что Генералиссимус Князь Италийский прибыл сейчас в С.-Петербург и остановился на моей квартире в весьма слабом состоянии».

«Суворов не приехал, а его привезли в Петербург, — писал известный мемуарист Александр Михайлович Тургенев. — Что-то удерживало еще бросить его в Петропавловскую крепость, но в доме, для него приготовленном, Граф Рымникский Князь Италийский Суворов жил не веселее казематного — к нему не смел никто приезжать». К воспоминаниям Тургенева, начавшего служить еще в царствование Екатерины Великой и умершего в царствование ее правнука Александра II, следует относиться с осторожностью. Они писались на склоне лет, в них правда перемешана со слухами. Но что касается опалы Суворова, то она и вправду была и неожиданной, и настоящей. У генералиссимуса были отобраны адъютанты и разосланы по полкам, ему было запрещено являться во дворец.

Полководец провел последние дни жизни в доме Хвостовых на Крюковом канале близ морского собора, носящего имя защитника всех путешествующих святого Николая. По горячим следам были опубликованы рассказы о последних днях Суворова, записанные со слов Дмитрия Ивановича Хвостова, на руках которого Суворов скончался. Хотя в этих историях заметны старания всячески обелить государя, тем не менее они доносят до нас драгоценные свидетельства о силе духа великого полководца и его воле к жизни:

«Родственники со слезами радости приветствовали Суворова, но вскоре они уверились, что принимают у себя Героя, сделавшего честь своему веку, отечеству и военному искусству, уже расслабленного и умирающего, который принес им одно утешение — славное свое имя…

Суворов по предписанию врачей начал вести иной образ жизни. Обедал уже не в 7 часов утра, а во втором пополудни и спал не на сене. Он часто вставал с постели, садился в большие кресла, в которых его возили по комнате. Для препровождения времени продолжал учиться турецкому языку или рассуждал о Государственных делах.

Странно было слышать, что он сохранил в своей памяти все подробности о походах противу поляков и турок, между тем как ежеминутно сбивался и забывал даже названия покоренных им городов и крепостей в Италии и имена генералов, над которыми одержал в сей стране победы.

Чтоб успокоить больного, один из родственников испросил у Государя Императора славнейшего в то время врача Грифа, который два раза в день приезжал к нему, объявляя всякий раз, что он прислан самим Императором.

Полководец, дороживший всегда вниманием государя, был сим очень доволен и только просил врачей, чтобы скорее его вылечили, дабы мог он явиться лично пред Государем Императором для принесения благодарности за милости, на него излиянные.

Тщетны были все старания, болезнь его день ото дня усиливалась — и смерть скорыми шагами приближалась.

Со всем тем живое воображение и острота ума не оставляли Суворова на одре смерти, и однажды острота его столь удивила предстоящих, что они начали укорять врачей, утверждавших, что нет ни малейшей надежды к сохранению его жизни. Тогда один из них сказал: "Вы ошибаетесь, господа, он умрет, в нем расслабление дошло до величайшей степени; но природа одарила его таким быстрым духом, что дайте мне полчаса времени, и я выиграю с ним сражение"».

В другом варианте того же рассказа, отличающемся деталями, этот врач назван по имени — армейский штаб-лекарь Николай Андреевич Гениш. Тот якобы однажды сказал Хвостову: «Вы обольщаетесь пустою надеждою. Чрез неделю или чрез десять дней его не будет на свете, хотя умирающий Князь Италийский истинный Герой. В этом человеке потаенные жизненные запасы удивительны; дайте мне его приготовить, я с ним за два часа до смерти дам сражение, которое, если не ошибаюсь, выиграю».

Врач, конечно, старался ободрить родственников умирающего. Сам Суворов гнал от себя мысли о смерти. Предание повествует:

«Однажды утром Альпийский Герой был один на один с Графом Хвостовым и завел весьма издалека речь о своей болезни. Много скучал, расспрашивал, что думают врачи, и заключил: "Мне уже не вставать".

Поэт прибегнул к часто употребляемым поговоркам общежития и уверял скрепя сердце, что в нем ничего смертного, что все врачи надеются скоро поднять его на ноги.

Воин как тонкий и замысловатый человек будто согласился и сказал: "Так ты думаешь, будто я от настоящей болезни не умру?"

Племянник говорил: "Я в этом уверен без сомнения".

Суворов снова возразил: "Хорошо, а если я останусь жив, сколько лет проживу?"

Вопрос сей излетел из уст Суворова ровно за неделю до его смерти. Поэт, чувствуя, что должен вскоре его оплакать, думал сделать большой подарок, сказав громогласно и решительно: "Пятнадцать лет".

Вообразите, каков был ответ умирающего Героя! Он нахмурил брови, показал сердитый вид, плюнул и сказал: "Злодей! Скажи тридцать"».

Вот еще несколько историй, также записанных со слов Хвостова.

«Последние минуты его жизни показывают необыкновенную его пылкость и приверженность к деятельности. Когда Вице-канцлер Граф Ростопчин привез к нему письмо от нынешнего Французского Короля, жившего тогда в Митаве, и орден Св. Лазаря, Суворов лежал в совершенном расслаблении. Долго он не мог понять, зачем Ростопчин приехал; наконец, собравшись с силами, велел прочитать письмо, взял орден и заплакал. Потом велел прочитать город, откуда оно прислано, и с ироническою улыбкою сказал: "Так ли прочитали? Французский Король должен быть в Париже, а не в Митаве!"».

«Бюлер, ныне получивший по предстательству Суворова баварский орден Златого Льва, желая, чтоб он сам возложил на него знаки отличия, упросил племянника доложить о сем Суворову. Племянник, вошед к больному, сказал ему: "До вас есть дело". Суворов, окинув его быстрым взглядом, возразил твердым и решительным голосом: "Дело? Я готов". Но, узнав, в чем оно состояло, опустил голову на подушку — и слабо едва внятными словами произнес: "Хорошо, пусть войдет"…

Последнюю ночь он провел очень беспокойно и в бреду беспрестанно твердил о Генуе и новых своих планах. На другой день, чувствуя, что конец его жизни уже близок, он хотел окончить ее подвигом благодарности, вручив племяннику своему богатую шпагу, поднесенную ему в дар городом Турином. Но огорченный родственник не принял оной, доказав тем, что привязанность его к Суворову основана была на истинной дружбе и почтении.

Потом, простясь со всеми, Суворов хотел что-то сказать, но слова замерли на устах. Смертная бледность покрыла чело его, и Суворов окончил славную жизнь свою 6 мая во втором часу пополудни.

Император, пораженный смертью Суворова, послал своего Генерал-Адъютанта утешить родственников и объявил им, что он наравне с Россиею и с ними разделяет скорбь о потере великого человека. Приняв на себя попечение о погребении, он сам распределил печальный обряд». Я.И. Старков в мемуарах передал рассказ князя Петра Ивановича Багратиона о реакции Павла I на смерть Суворова: «Я донес Государю Императору обо всем и пробыл при Его Величестве за полночь. Всякий час доносили Государю об Александре Васильевиче. Между многими речами Его Величество сказать изволил: "Жаль его: Россия и я со смертью его потеряли много, а Европа — всё"». Эти воспоминания явно грешат желанием скрасить факт последней опалы, которой подверг Павел умиравшего полководца. Свидетельства, сделанные в те печальные дни, рисуют картину всеобщего горя.