Крепость сомнения - Антон Уткин

У ярко освещенных магазинов останавливались машины. Он помнил эти подъезды, знал лифты и их особенности, помнил коды замков, помнил даже запахи, в одном из них было написано жирным маркером: «Воланд, приходи!», еще в одном на зеленой стенке красовался след детской пятерни. Hо никуда не хотелось идти, нигде не хотелось тормозить. У него было еще время побыть своим в этом городе, и он, проезжая улицы, казался еще составной и неотъемлемой частицей этого большого, хорошо освещенного, самодостаточного механизма.

И все было привычно, как бывало всегда. Короткие взгляды из соседних машин на светофорах. Кудрявые выхлопы. Ожидание.

Машинально он отмечал места, где должны были стоять его щиты, и теперь он со страхом думал о том, что бы сейчас было с ним, если б они действительно здесь стояли. Там стояли другие щиты, и прилипшие к ним рекламные билборды призывали жить беспечно, беззаботно, легко, выгодно, удобно. Его неумолимо клонило в сон, и то и дело он потирал лицо ладонью, словно сдирая какую-то невидную прочим маску.

* * *

Он с трудом припарковал машину на смотровой площадке, на том ее краю, который ближе к трамплину. Hесколько секунд он не мог сообразить, отчего так много людей, молодых людей, отчего так много света, шума, гама. Все это было похоже на праздник, но он никак не мог сообразить, что именно происходит. Илья слышал, как у церкви обиженно ревели моторы байкеровских мотоциклов, потревоженнных вторжением в свою вотчину такого количества бесцеремонных гостей. «Сегодня же двадцать пятое, – вспомнил он наконец, – выпускной вечер...»

И он шагнул в подвижную толщу и, на некоторое время захваченный этим карнавалом, этой чужой радостью, весельем, таким непосредственным и так непохожим на то веселье, к которому он привык, пристрастился за последние годы, стал ее частицей. Беспорядочный звон колокольчиков, веселый гомон, вспышки смеха, мелодии каких-то едва знакомых песенок, несущихся из магнитофонов, налетающих одна на другую и перекрывающих друг друга. Люди, толпами идущие навстречу друг другу и проникающие сквозь друг друга, как потоки веселой весенней талой воды, обещающие свет и тепло и новую жизнь на старых местах. Со всех сторон его обтекали эти толпы, а он растерянно оглядывался, замешанный в праздничную сутолоку. Кто-то его толкал, пихался, вежливо извинялся или не извинялся, смеялся, он сторонился, но сторониться было некуда, и он вертелся на месте словно на поверхности крутящейся воды. Hа какую-то секунду он напрочь забыл, кто он и что с ним происходит. Hаконец удалось протиснуться к баллюстраде площадки, и он облокотился о ее пористый камень.

Илья стоял и смотрел на Москву, выискивая редкие золотники церковных маковок, редкие высотки, помазанные светом, на крышу Лужников, на шапки деревьев, за которыми неслышно и невидно струилась прохладная река, сдавленная каменными стенами, словно хомутом черной воды обнимавшая эллипс стадиона. То и дело к заплеванным каменным перилам подходили какие-то люди, что-то говорили, отходили, на их место становились другие. Выпускной вечер. Сколько лет назад? Шестнадцать? Hет, пятнадцать. Пятнадцать лет назад.

* * *

Оглянувшись на свою машину, Илья зашел за перила и стал медленно спускаться по склону, осторожно нащупывая тропинку ногами в своих изящных, тонких туфлях, и все-таки подскользнулся на глинистой проплешине, но, выставив руку, устоял и не запачкал брюки. Он вытер ладнонь о траву и пошел дальше. Глаза пообвыкли к темноте, и бесформенная масса стала расслаиваться на стволы, ветви: в промежутках он различал уже гладкую темноту воды.

Ему все еще казалось, что он ждет самолета и просто неохота приезжать в аэропорт раньше времени. Своротил с дорожки – обламывай ножки, чертовщина какая-то, обламывай ножки, обламывай рожки, отращивай рожки... Он барабанил пальцами правой руки по запястью левой и несколько минут просто жил в этом нехитром ритме. Справа на склоне чернела какая-то толстая вертикаль. Сначала он решил, что это древесный ствол, но приблизившись, увидел, что кроны нет, а ствол этот бетонный, укутанный цементной шубой. Некоторое время он гадал, что бы это могло быть, потом догадался, что так увековечена память мыслителей, поклявшихся некогда на этом месте положить жизнь за свободу соотечественников.

Он чиркнул зажигалкой, но никакой памятной доски не было, зато в изобилии нашлись надписи нового времени, нанесенные пляшущими буквами. «Таня! Ждем в „Ролане“!» – прочитал он одну из них.

Постояв у «дерева свободы», он стал спускаться ниже, к самой воде, которая жирно уже чернела в просветах грузных ветвей. Последний истинный храм остался за косогором. Илья вспоминал его неискушенных жрецов, особенно одного аспиранта, которому давным-давно сдавал какой-то факультатив. «Вы сказали – „желтый дьявол“?» – резко обернувшись и прицелившись в Илью указательным пальцем, переспросил аспирант. – И это справедливо!» – воскликнул он и снова заходил как маятник, а скорее как лев по своему бестиарию перед тем, как разорвать на арене нескольких адептов рыночной экономики. Илья впоследствии видел этого аспиранта – он торговал книгами на «сачке».

Тишина внезапно расплескалась русалочьим плеском. Что-то темное, округлое поднялось над водой и превратилось сначала в человека, потом в женщину. Свет непонятного источника мягко обрисовывал ее фигуру. Мокрая девушка выбралась на парапет...

– Уф-ф, – сказала она и стала стягивать платье.

– Топилась? – поинтересовался он задумчиво.

– Топилась, – равнодушно подтвердила мокрая девушка и, не смущаясь, принялась выжимать платье, оглядываясь в поисках туфель.

– По-нашему – это шок, – сказал Илья, вспомнив недавно виденную рекламу. – Вот они, – показал он, увидав туфли. – Как тебя зовут?

– Аня, – ответила она, поколебавшись.

– Хорошее у тебя имя, – заметил Илья. – Коротко и ясно.

– Что ясно? – спросила девушка.

– Он еще пожалеет.

– А вы... Почему пожалеет?

Это «вы» поразило Илью.

– Потому что ты самая замечательная девушка на свете.

– Откуда вы знаете?..

– Знаю.

– Вы меня изнасилуете?

– А как же, – отозвался Илья, все еще думая о «вы».

Она, съежившись, молча сидела рядом.

– Домой, что ли, тебя отвезти? Ты где живешь?

– Здесь рядом, – сообщила Аня. – В розовых домах. Только я не хочу домой... А что я скажу? – Вероятно, она вспомнила о родителях и провела руками по мокрому платью.

– Скажешь, что поливалка облила.

Мокрая девушка сунула ноги в туфли.

– Вы, вообще-то, кто? – спросила она деловито и добавила с ужимкой: – Если не секрет.

И опять это «вы» резануло его.

– Кто? – Он пожал плечами. – Сам не знаю. «В самом деле, кто?» – мелькнуло в голове. – Hе помню, – добавил он. – Так будет вернее. Жил-был на свете один мальчик, – сказал Илья. – И пошел он однажды в лес. Хорошо ему было под сенью этого леса, в его солнечной тени. И когда лес распахивался, как открытая книга, возникало поле, а в самой середине его стоял дуб. Бо-ольшущий такой дуб, лет триста ему уже было, или еще больше. И когда мальчик видел этот дуб, вырастающий из золотого поля, потому что поле было засеяно пшеницей, он начинал плакать. И слезы катились сами собой, и что с ним такое творилось, мальчик не понимал. А это было счастье. И обещание счастья. А потом он шел дальше, и снова деревья смыкали над ним свои ветви... И все реже мелькали полянки в этом лесу. А он все шел и шел... куда глаза глядят. И не стало вовсе ни полей, ни полянок... Только сумрак окружал со всех сторон. И солнце спряталось, и луна не вышла. Понимаешь?