Николай II - Сергей Фирсов

…Николай II стал «частным человеком». 2 марта 1917 года манифест объявил об этом всем его «верноподданным». Простой и лаконичный, этот манифест закрывал целую эпоху российской истории, связанную с 22-летним правлением старшего сына Александра III. На престол должен был вступить младший сын «царя-миротворца» — Михаил Александрович. Так, по крайней мере, заявлялось в манифесте, адресованном генералу М. В. Алексееву.

«Ставка

НАЧАЛЬНИКУ ШТАБА.

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России, почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думой признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя Верховную Власть. Не желая расстаться с любимым Сыном Нашим, мы передаем наследие Наше Брату Нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

Николай.

г. Псков.

2 марта 15 час. 5 мин. 1917 г.

Министр Императорского двора

Генерал адъютант граф Фредерикс».

Осознавал ли царь, что отречением дело не ограничится, что он навсегда останется символом: для одних — величия и славы великой империи, погибшей в результате «заговора» врагов монархической государственности, для других — «проклятого прошлого»? Тем более что революция не знает пощады к тем, кто противостоял ей в прошлом. Николай II не мог надеяться на положительный исход и потому, что смотрел на собственную жизнь как на череду несчастий — от плохого к еще более худшему. Неслучайно еще днем 2 марта он сказал генералу Рузскому, что рожден для несчастья, что приносит несчастье России и что уже 1 марта понял: манифестом об ответственном министерстве дело не исправить. «Если надо, чтобы я ушел в сторону для блага России, я готов, — сказал государь, — но я опасаюсь, что народ этого не поймет. Мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования. Меня обвинят казаки, что я бросил фронт».

Властитель «милостью Божьей», последний самодержец прекрасно осознавал, что право на правление получил в результате священного коронования, «обвенчавшись» со своей страной. Отречение, таким образом, могло восприниматься как констатация расторжения этого пожизненного союза, иначе говоря — измена (хотя и спровоцированная событиями в Петрограде и «генеральской изменой»). Следовательно, вопрос об отречении был насколько политическим, настолько и мировоззренческим.

Понимала это и Александра Федоровна, 1 и 2 марта не имевшая связи с супругом и очень беспокоившаяся за него. В день отречения Николая II — 2 марта через казака она попыталась переправить супругу два письма, в которых рассказала о злоключениях последних дней и о своей вере в грядущее. Желая поддержать попавшего в западню царя, Александра Федоровна говорила, что принуждение к уступкам позволит ему не исполнять их ни в каком случае — «потому что они были добыты недостойным способом». И хотя Николай II письма вовремя не получил, мог представить ее отношение к происходящему с ним в Пскове, Они были единомышленниками и смотрели на мир одинаково.

Даже накануне отречения царя Александра Федоровна считала любые разговоры о конституции идиотизмом. За предложение конституционного манифеста, который предполагалось «даровать» после войны, его составитель — великий князь Павел Александрович — вместо похвалы получил от императрицы порицание и «страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией».

В ночь на 2 марта Александра Федоровна встретилась с генералом Н. И. Ивановым, о чем написала супругу. «Я думала, что он мог бы проехать к тебе через Дно, но сможет ли он прорваться?» — задается она беспокойным вопросом. Увы, надеждам не суждено было сбыться. Генерал Иванов не стал спасителем самодержавия. После посещения Александровского дворца он отвел свои части в Вырицу. Затем, по дороге на станцию Александровская, где рассчитывал встретить верный 67-й полк, получил телеграмму уже известного нам думца Бубликова о том, что генеральская поездка помешает царю добраться до Царского Села. Поезд Иванова (под предлогом освободить дорогу другому составу) поставили в тупик. Прождав шесть часов и поняв, что железнодорожники выполняют чьи-то инструкции, Иванов возмутился. Но Бубликов пригрозил обстрелом поезда. Пришлось отступить. Попытка подавления восставшего Петрограда провалилась. «Была какая-то ирония в том, что готовый отдать жизнь за царя Иванов потерпел фиаско на станции Сусанино», — отметил историк М. М. Сафонов. А 3 марта он получил телеграмму от Родзянко: «Генерал-адъютант Алексеев телеграммой от сего числа № 1892 уведомляет назначение главнокомандующим Петроградского округа генерал-лейтенанта Корнилова. Просит передать Вашему Высокопревосходительству приказание о возвращении вашем в Могилев».

Впрочем, 3 марта — это уже другая эпоха, начало «нового мира». А днем ранее вера и надежда императрицы скреплялись ее признаниями в любви к супругу и рассуждениями по поводу возможных уступок мятежникам. Александра Федоровна не уставала повторять как заклинание, что обещание ответственного министерства или дарование конституции не будет иметь силы, когда власть снова возвратится в руки царя. Все тяжело, «…но, Всемогущий Бог надо всем, — пишет она супругу 2 марта, — Он любит своего помазанника Божия и спасет тебя и восстановит тебя в твоих правах! Вера моя в это безгранична и непоколебима, и это поддерживает меня».

Ее вера не поколебалась и тогда, когда все было кончено: в одиннадцать часов утра 3 марта великий князь Павел Александрович навестил царицу в Александровском дворце, где еще не знали об отречении. Она была спокойна, по крайней мере внешне, но услышав о том, что супруг отказался от престола за себя и за сына, содрогнулась и опустила голову. Потом, выпрямившись, сказала: «Если Ники это сделал, значит, это было нужно. Я верю в милосердие Божие: Бог нас не оставит». С печальной улыбкой Александра Федоровна заявила, что больше не государыня, но останется сестрой милосердия. «Так как государем теперь будет Миша, — сказала она, — я займусь детьми, госпиталем, мы поедем в Крым». Великий князь некоторое время оставался с ней. Александра Федоровна, желая знать о происходивших в Думе событиях и о поступке Кирилла Владимировича, который в первый день марта явился в Таврический дворец во главе Гвардейского экипажа, расспрашивала его. Поступок Кирилла Владимировича, одного из «легитимных претендентов» на престол, глубоко возмутил императрицу. Но возмущение это уже не могло иметь никаких практических последствий: у нее больше не было власти.