Блистательная Эллада - Константин Владиславович Рыжов

от голода — наихудшая из всех! Мы жестоко страдаем без еды, в то время как тут полно жирных быков и баранов. Возьмем нескольких из них на обед и предадим себя в руки бога. Если Гелиос пожелает после нас наказать — пусть карает! По мне лучше утонуть в море во время бури, чем таять от голода на диком острове». Все путешественники согласились с ним. Они пригнали на берег нескольких быков, убили их и зажарили.

Вскоре возвратился Одиссей. Увидев бычьи шкуры и кости, он стал жестоко попрекать друзей за их проступок. Но что-либо поправить было уже невозможно. Оставалось ввериться своей неизбежной участи. Шесть дней греки убивали священных быков и ели их мясо. На седьмой день буря утихла. Путешественники взошли на корабль и пустились в открытое море. Но едва Тринакрия исчезла за горизонтом, небо вновь заволокли черные тучи. Море потемнело, и начался ужасный шторм. Первый же порыв ветра обрушил мачту. Падая, она размозжила голову кормчему. Тот мертвым свалился за борт, а лишившийся управления корабль завертелся на месте. Вдруг грянул гром, блеснула ослепительная молния. Судно вспыхнуло и развалилось на части. Всех, кто находился на нем, тотчас поглотила морская пучина.

11. Остров нимфы Калипсо

Спасся только один Одиссей. Ему удалось связать кожаным ремнем плававшие по волнам мачту и корабельный киль. Держась за эти обломки, он всю ночь носился по бурному морю. На рассвете царь с ужасом обнаружил, что течения и ветры вновь пригнали его к ужасной Харибде. Вдруг среди моря разверзлась пропасть и море хлынуло в утробу чудовища, жадно поглощавшего воду. Обломки, за которые держался Одиссей, увлекло в стремительный водоворот. Его ожидала неизбежная смерть, но в последний момент сыну Лаэрта удалось ухватиться за ветви росшей на скале смоковницы. Руль и мачта рухнули вниз, а сам он повис на руках над бушующей бездной. В таком бедственно положении он провел более часа, не имея возможности ни во что упереться ногами. Руки Одиссея ломило от усталости, он изнывал от напряжения и мог в любое мгновение сорваться со скалы. Наконец насытившаяся Харибда стала с силой исторгать из себя воду. Среди прочих обломков всплыла на поверхность мачта с привязанным к ней килем. Царь прыгнул на них и его быстро понесло прочь от страшных скал. Вскоре они совершенно скрылись вдали.

Девять дней носило Одиссея по бушующему морю, а на десятый волны выкинули его едва живого на крошечный островок Огигию, где одиноко жила нимфа Калипсо. Жилищем ей служил высокий грот, скрытый в густых зарослях ольхи, черных тополей и благовонных кипарисов. Вход был увит побегами винограда. Вокруг зеленели густые луга, полные фиалок и сочных злаков, а рядом, журча, струили свои воды четыре источника. Увидав Одиссея, богиня радушно приветствовала его, взяла за руку и ввела к себе в дом. Тотчас явились перед ним обильная еда и вино. Утолив голод, омывшись в источнике и умастив тело маслом, он лег на мягкое ложе и забылся долгим сном.

Когда царь проснулся, Калипсо подвинула к ложу стол, уставленный разными яствами, и стала расспрашивать о его приключениях. Узнав о бесчисленных опасностях, пережитых Одиссеем, она воскликнула: «Благородный сын Лаэрта! Не стоит дальше испытывать судьбу и пускаться в новое плаванье. Оставайся у меня. Здесь, вдали от тревог, в тиши и покое ты сможешь прожить долгие годы, наслаждаясь счастливой, безгорестной жизнью. К чему тебе твоя Итака? В моем доме ты никогда не будешь знать никаких лишений». Одиссей глубоко вздохнул и ничего не ответил. Впрочем, он все равно не мог покинуть эту землю. Ведь своего корабля у него теперь не было, а другие моряки никогда не заплывали в эти далекие, забытые людьми и богами края.

Огигия — остров Калипсо — был хоть и маленький, но очень милый. Тут никогда не бывало ни гроз, ни штормов. Ласковый ветерок нежно обвевал его рощи, тихие волны с шорохом набегали на песчаные берега. Земля эта не знала ни летнего зноя, ни зимней стужи. Круглый год царила вечная весна, и не требовалось прилагать никакого труда, чтобы добывать себе пропитание. Деревья всегда были покрыты сочными плодами, на лугах никогда не увядали цветы. Под сенью ветвей гнездились длиннокрылые кобчики, совы и крикливые бакланы — единственные обитатели острова. Сама Калипсо, словно птичка, поднималась на заре со своего ложа и, усевшись за ткацкий станок, весело напевала во время работы. Потрудившись, сколько хотела, она гуляла по лугам, купалась в ручьях, собирала плоды и сплетала венки. А когда наступала ночь, укладывалась в постель и спокойно засыпала. И так изо дня в день, из года в год ничего не менялось в размеренном, раз и навсегда установленном порядке ее жизни.

Богиня была счастлива и того же желала Одиссею. Но разве могла его деятельная душа утешаться подобным существованием? Не зная, чем себя занять, царь целыми днями одиноко сидел на прибрежном утесе, глядя с тоской в морскую даль. Так, в слезах и думах о далекой родине, томительно тянулись его дни. Не малый срок — семь долгих лет — провел он на Огигии! И все это время сын Лаэрта страстно молил богов, чтоб они указали ему способ возвратиться на Итаку. Наконец, боги сжалились над ним. Стремительный Гермес явился к Калипсо и передал ей строгий наказ Зевса: «Богиня! Не удерживай больше Одиссея. Пусть, если хочет, плывет к себе домой».

Калипсо было жаль расставаться с гостем. Но разве она могла ослушаться приказа, посланного сами Зевсом? Отправившись на берег к Одиссею, она сказала ему: «Отри свои слезы, злополучный, и готовься к новым странствиям. Возьми топор, наруби бревен и свяжи из них плот. После нагрузи на него достаточно пищи, воды и вина, а я пошлю попутный ветер, чтобы ты смог добраться до обитаемых земель». Царь обрадовался и тотчас приступил к работе. Срубив двадцать сосен, он очистил их стволы от веток и гладко обтесал стволы. Затем он просверлил буравом бревна, крепко соединил их между собой шипами и болтами, а для прочности еще связал веревками. Сверху он соорудил палубу из крепких дубовых досок, поставил мачту и сделал кормовое весло, чтобы управлять поворотами. Принесенное Калипсо полотно пошло на парус. Вся работа была завершена в четыре дня. На пятый день сын Лаэрта погрузил на свой плот три полных меха: один — с вином, второй — с ключевой водой, а третий — с хлебом и другой пищей. Простившись затем с богиней, он