Кладезь бездны - Ксения Медведевич

Человек с сомиными усами и трое бедуинов налегали на него, вполголоса уговаривая – на что?..

Джинн напряженно прислушивался, ибо чутье подсказывало: здесь творится именно оно. Непотребное.

– Слышь, ты, Абид! – зло шипел бедуин с дорогой джамбией за поясом. – Кого отправлять, Салафа, что ль? Так он твой старший брат, ежли ты забыл, ему семью кормить! Или меня? Или, вон, Маруфа?

Названный Абидом парнишка вжимал голову в плечи и горбился. И молчал, молчал, хоть его и потряхивало.

– Что молчишь, Абид? Ты один его знаешь, тебя к нему пустят!

Остальные степенно кивали – пустят, как пить дать, пустят. Потому что знает этот кто-то Абида, а Абид – знает его. И потому – пустят.

– Отца уж забыл, падаль? – зашипел бедуин в грязноватом биште из дорогой шерсти. – Забыл о долге? Или Абу-аль-Хайджа по прозвищу Герой тебе больше не отец? Совсем ты обабился среди баб, о Абид, раз не помнишь долга и долгов, которые нужно стребовать…

Парнишка заплакал – молча, тихо истекая слезами.

В разговор вступил бедуин в широком поясе из кожи антилопы:

– Обычай такой, о Абид. От века обычай. Младший идет. Ибо когда еще младшему выпадет случай прославить свое имя? А так – век помнить будут…

Абид помотал головой.

– Что башкой трясешь? – зашипел тот, что с джамбией.

– Мне нельзя, – завсхлипывал Абид. – Он же ж сам предупредил – не попадайся мне на пути… Мне нельзя, худо выйдет, хужей некуда…

Бедуины запереглядывались. Зло так смотрели, раздували носы. Эх, Абид, Абид… На что ж тебя уговаривают?

И тут хлопнул в ладоши человек с сомиными усами в сером неприметном халате раба. И все встрепенулись, а человек с сомиными усами тихо сказал:

– А ты не бойся, Абид. Мы же ж все сделаем, как надо. Подойдешь, потом так же отойдешь. Наши люди кругом стоять будут, ничего тебе не сделается. Ну, может, по морде дадут – так делов-то.

Абид неверяще вытаращился на усатого:

– Правда ничего не сделают?

– Правда-правда, – закивал сомоусый.

– Ну а как же ж… – всхлипнув, затараторил Абид, – я к нему подойду? Он же ж меня враз раскусит!

– Не раскусит, – улыбнулся в усы человек в сером халате. – Ему будет не до этого.

– Как это? – искренне изумился Абид.

– А вот увидишь! – рассмеялся сомоусый.

И все рассмеялись, даже Абид – с видимым облегчением.

– А… он? – вдруг посерьезнев, спросил парнишка. – Что с ним-то будет?

– Да ничего с ним не будет, – отмахнулся серым рукавом усатый. – Переживет. Не впервой.

Абид явственно сглотнул – дернулся кадык на шее.

– Ну так что? По рукам? – умильно улыбнулся сомоусый.

– По рукам, – дрожащим голосом ответил Абид.

И протянул дрожащую руку. Бедуины одобрительно похлопали его по плечам.

А джинн, видя, что парнишку никто не трогает, а люди вроде как не замышляют смертоубийства, быстро заперебирал лапками и побежал вдоль по балке. Он хотел все-таки поспеть к ночной молитве и проявить уважение к вере. А еще потому что ночь затягивалась, и джинну в этой глухой тьме сделалось как-то не по себе.

* * *

Следующий день, утро

Крики и гул толпы бились в ушах, как морской прибой. Марваз, сопя под двойной кольчугой, поправил обвязку на шлеме. Пекло, несмотря на ранний час. Головной платок уже весь вымок, с него неприятно подтекало за шиворот.

И, тем не менее, ятрибец довольно улыбался: победа! И какая! Да и кошмары отступили, ничего плохого больше не снилось. Хорошо! Лекарь сказал, что здоровье идет на поправку, скоро можно будет даже настойки не пить – ну, раз ничего больше не мерещится и не снится. Хорошо!..

Марваз улыбнулся яркому небу и празничной круговерти вокруг.

Конный каид бестолково рысил вдоль строя – гвардейцы отжимали толпу от середины улицы. За спиной Марваза толкались, орали, пихались локтями, грызли семечки, кидались косточками, вопили, проклинали, славили Всевышнего, проливали с балконов воду с патокой и вино, облитые правоверные из не столь удачливых – место у окна и на балконе вдоль улиц, по которым следовал халиф, стоило не меньше пятнадцати динаров – возмущенно галдели, в воздух летели лепестки роз, семечки, зерна и косточки. Иногда персиковые. Стоявшего сзади Рафика такая – здоровая, что твой снаряд для камнемета, – вдарила как раз по затылку, шлем звенел куда как долго, и все слушали, как Рафик поносит персикоеда, и его сестер, и мать, и родню.

Изразцы огромных ворот Золотого дворца нестерпимо горели на солнце, бирюза купола ослепительно пылала – как в полдень. Марваз то и дело смигивал: блики и солнечные зайчики скакали по верхушкам шлемов и остриям копий. Место в оцеплении доставалось по жребию, и Марвазу не повезло, ох не повезло, стоял он у самых ворот, в самом конце пути роскошной процессии. Каиду Хунайну с ханаттани, кстати, выпало куда как более удачное – у самых Речных ворот, да. А ятрибцу приходилось довольствоваться криками рассказчиков, проталкивавшихся через плотную толпу с медным тазом в поднятых руках: бросайте монеты, правоверные, бросайте монеты, слушайте, слушайте!

…Халиф аль-Мамун, да продлит его дни Всевышний, вступил в город!

Толпа отозвалась восторженным ревом, в тазы заколотили медяшки.

…Предводителя карматов везут на слоне, на сиденье в два с половиной локтя высотой! Начальники его отрядов сидят на верблюдах, связанные по рукам и ногам, в шелковых халатах и бурнусах, обшитых мехом! На головах у них колпаки с бубенчиками!

А вот на связанного аль-Джилани Марваз бы поглядел. Говорили, у кармата на щеке огромная бородавка, поросшая черным волосом…

Люди орали в тысячу глоток, живо обсуждая, какой казни подвергнут нечестивых еретиков. На базарной площади в квартале аль-Карх и впрямь воздвигли помост в десять локтей высоты – еще несколько дней назад стучали молотки на весь город…

…Несравненны верблюды, прекрасны, как амбра, носилки, в которых едут Великая госпожа и наследники трона! Да славится умм-аль-валад, мать сыновей халифа!

В воздух снова полетели лепестки – и пронзительные вибрирующие крики женщин. Судачили, что у эмира верующих новая любимая невольница, а госпожа в тягости и с каждым днем становится все круче нравом: вон как она настояла на казни всех Амиридов, только головы, руки и ноги летели с того помоста, небось доски еще от крови не высохли! А теперь – новое зрелище, гибель подлых еретиков-карматов!

Карабкающееся в зенит солнце пекло все сильнее.

Марваз покосился на ожидающих у ворот нерегиля со свитой. Вот кому жарко, в придворном-то черном. Тарик то и дело утирал лоб то платком, то рукавом дворцового кафтана-дурра’а. А ведь под кафтаном еще две рубашки – так положено по уставу. Сиглави покорно опустил морду к заваленной сором земле. Вон, точно, Тарик просит сменить ему платок на сухой – а и правда, вся голова мокрая, он же не правоверный, ни куфии, ни тюрбана не носит… Любой другой сознание бы потерял на такой жаре, а ему хоть бы что, впрочем, а что удивительного, главнокомандующий – не человек, сумеречники гораздо нас, смертных, выносливее… Снова лоб вытирает, острый солнечный зайчик отскакивает от широкого золотого браслета, от положенной по придворному этикету золотой толстой гривны на шее…