Банда 2 - Виктор Пронин

Председательствовала на суде пожилая взвинченная женщина, полная, в тесном платье в цветочек, с тонкими, ярко накрашенными губами, едва ли не в каждом слове произнесенном кем-либо, она чувствовала не то угрозу себе, не то скрытое оскорбление и тут же вскидывалась, пронзительным голосом делала замечание, грозила лишить слова. Ее пригласили из соседней области, где она слыла жесткой и непугливой, пригласили для пущей объективности, поскольку все судьи города были хорошо знакомы с Анцыферовым и судить его объективно, естественно, не могли. Более того, они отказались судить, полагая, что все происшедшее — не конец карьеры Анцыферова, а всего лишь досадная заминка, небольшая остановка в пути.

— Подсудимый, вы признаете свою вину в получении взятки? — тонким голосом спросила завитая, крашенная судья, не глядя на Анцыферова — она продолжала копаться в уголовном деле, выискивая там что-то чрезвычайно важное для следующего вопроса.

— Что? — вздрогнул Анцыферов.

— Вам задан вопрос... Признаете ли вы себя виновным в получении взятки от присутствующего здесь...

— Нет! — вскрикнул Анцыферов. — И вам не удасться,...

— Делаю вам замечание, подсудимый. Вы ведете себя недопустимо пренебрежительно к суду. Вы что, первый раз на скамье подсудимых? Пора привыкать, — улыбнулась судья, показав красноватые, выкрашенные помадой зубы. — Здесь не принято перебивать судью, когда задается вопрос, — посерьезнела она. — Вам понятно то, что я сказала?

— Да, понятно, — Анцыферов опустил голову.

— В таком случае, повторяю вопрос... Признаете ли вы свою вину в злоупотреблении служебным положением, бывшем служебном положении, — снова улыбнулась судья, — выразившемся в получении взятки за обещание закрыть уголовное дело, возбужденное против господина Халандовского?

— Нет, не признаю! Это называется провокация!

— Я у вас не спрашиваю, как это называется. Когда мне придет в голову такая блажь — спрошу. А пока сама знаю и помню. Это называется взяточничество. Или, как выразилась центральная газета в заметке о ваших деяниях.., коррупция.

— Коррупция — это нечто иное, — проворчал Анцыферов почти про себя, но судья его услышала.

— Подсудимый, я вижу, что вы никак не освоитесь со своим новым положением, судья победно осмотрела немногочисленную публику. — Пора. У вас было не очень много времени, но надеюсь, будет побольше. Здесь не место заниматься теорией, выискивать значения понятий, объяснения слов. Объяснять надо спои поступки, — судье, видимо, доставляло удовольствие потоптаться по самолюбию столь значительного в прошлом человека, причем, делать это на полном законном основании.

— Виноват, — пробормотал Анцыферов и лицо его пошло красными пятнами.

— Вот так-то лучше... Продолжим, — судья снова зашелестела страницами дела, если не было взятки, то чем вы объясняете появление светящихся пятен на ваших ладонях? Вы передо мной снимки, сделанные экспертами... На этих снимках ваши ладони? Хотя бы Это вы не отрицаете? Отвечайте, ладони ваши?

— Мои.

— Очень хорошо... Немного продвинулись. А пятна? Светящиеся пятна — это что?

— Провокация.

— В чем именно вы видите провокацию? Мои ладони не светятся, а ваши засветились... Куда это вы влезли своими ручонками шаловливыми? — хихикнула судья, снова показав перемазанные помадой зубы.

— Все организовано. И взятка, и заявление, и эти миллионы... Я даже знаю, кто все это организовал.

— Кто же? Поделитесь.

— Могу сказать... Это Пафнутьев — начальник следственного отдела прокуратуры.

— Забавно... — она полистала дело, вчиталась в список свидетелей. — Здесь такого нет. Вы считаете нужным его допросить? Вы настаиваете на этом?

— Да ни на чем я не настаиваю... И допрашивать его не надо. Перебьется.

Навалившись обильной грудью на стол, судья исподлобья долго смотрела на Анцыферова маленькими остренькими глазками, будто пытаясь что-то почти невидимое в нем рассмотреть.

— Подсудимый! — резко обратилась она к нему. — Делаю вам замечание. Ваше поведение оскорбительно для суда. Пытаясь затянут дело, ввести суд в заблуждение, вы называете, которые не имеют к предмету нашего разбирательства никакого отношения, а когда суд, идя вам навстречу, соглашается заслушать этих людей, вы вдруг отказываетесь от своего же ходатайства. Должна заметить — вы ничего не добьетесь такими недостойными методами. Приговор будет вынесен сегодня же, могу вас в этом заверить.

— Да не надо меня ни в чем заверять, — ответил Анцыферов, махнув рукой.

— Подсудимый! Встаньте! Я прошу вас встать!

Анцыферов поднялся, по на судью не смотрел, его взгляд был устремлен за окно, на волю, которая судя по всему, отдалялась от него с каждой минутой.

— Hу? Встал... И что?

— Нукать будете в конюшне, если вам доверят этот ответственный участок. Опять делаю вам замечание. Ваши реплики оскорбительны для суда. Мы здесь говорим только о деле. Чувства, настроения, .обиды — это все для дома, для семьи. Вы со мной согласны?

— Согласен, — кивнул Анцыферов, стоя навытяжку перед оплывшей женщиной с тонким назидательным голосом.

— Можете сесть.

Анцыферов покорно сел.

— Впрочем, нет... Прошу прощения, — судья улыбнулась. — Встаньте снова. Вот так. Вам предоставляется слово. Вы можете сказать нечто опровергающее то, что изложено в документах?

— Нет.

— Я имею в виду заявление господина Халандовского, заключение экспертов, следственные протоколы, которые, кстати, вами же и подписаны".. Так что? Говорите, подсудимый! Внимательно вас слушаем.

— Это все провокации.

— Опять за свое... Жаль. Вы отказываетесь помогать суду в установлении истины. Если вам больше нечего сказать... Можете присесть... Пока.

Анцыферов продолжал стоять, не зная, как дальше себя вести. Несмотря на откровенно вульгарный тон судьи, а он прекрасно видел се невысокий уровень, ей удалось сбить его с толку. Анцыферов окинул взглядом присутствующих, набрал воздуха, решившись, наконец, сказать нечто внятное и убедительное, но, стоявший рядом солдат, с силой нажав езду на плечо, снова усадил на скамью подсудимых.

— Садись! — сказал он с непонятным раздражением.

— Я протестую! — вскрикнул, как от боли, Анцыферов.

— Сколько угодно, — судья захлопнула дело и, взяв тонкую папочку под мышку, вышла из зала в свою комнатку. Вслед за ней потянулись и народные заседатели — две женщины, такие же как судья толстые, с такими же тонкими накрашенными губами и непроницаемо-скорбными лицами.

— Суд удаляется на совещание, — сказала секретарша, собирая свои рассыпающиеся листочки. — Просьба не расходиться.

Судья с народными заседателями появилась через полчаса и зачитала приговор — десять лет в колонии общего режима.