Люси Салливан выходит замуж - Мэриан Кайз

— Все, я в порядке. Давайте голосовать. Кто за то, что те мальчишки поступили правильно?

Три руки взлетели вверх.

— Эй, Люси, — сказал Джед. — Поднимай руку.

— Я не знаю…

— Люси, кому ты позволила выжить: себе или своему отцу, а?

Сгорая от стыда, я подняла руку. Потом, когда Мередия еще стояла с вытянутой вверх рукой, Джед пощекотал ее под мышкой. Мередия взвизгнула и захихикала:

— Ах ты, маленький…

И, не обращая внимания на нас с Меган, они принялись гоняться друг за другом, обзываясь и шутливо борясь. Я взглянула на Меган и многозначительно подняла брови. В ответ она тоже многозначительно подняла брови.

Серый январь все никак не заканчивался. И моя социальная жизнь оставалась все такой же пустой и голой. Пришлось мне возобновить отношения с Эдрианом из видеопроката. Минусом этих отношений, конечно, было то, что всякий раз, когда я заходила в прокат за комедией или мелодрамой, он заставлял меня брать какой-нибудь авангардный, серьезный, тяжелый фильм.

Честно говоря, я могла бы и не искать комедии и мелодрамы в видеопрокате, потому что в нашем офисе разыгрывалась настоящая мыльная опера. Мередия и Джед стали очень близки. Близки самым тесным образом. С работы они уходил всегда вместе (надо сказать, в этом не было ничего экстраординарного, потому что все служащие нашей компании уходили с работы в одно и то же время — ровно в пять всех как ветром сдувало с рабочих мест). Более явным признаком их близости было то, что они вместе приходили на работу. И в офисе они вели себя по отношению друг к другу очень игриво: то и дело пересмеивались, уединялись в укромных уголках и шептались, а когда их заставали вместе — краснели и смущались. Было похоже, что Джед влюбился по уши. И еще они играли в одну придуманную ими игру, в которую не допускали больше никого: Мередия подбрасывала под потолок конфеты или виноградины, а Джед пытался поймать их ртом, и если ему это удавалось, то он хлопал себя руками по бокам и издавал звуки, похожие на те, что издают тюлени в цирке.

Я завидовала их счастью.

Наблюдать за тем, как между ними возникают любовные чувства, было приятно. Тем более что Меган, раньше бывшая для нас постоянным источником романтической драмы, быть таковым перестала. Она изменилась и больше не была той Меган, из-за которой нам бывало трудно выйти из офиса — потому что в дверях вечно толпились молодые люди, жаждущие полюбоваться на нее. Теперь мы могли спокойно входить и выходить сколько нам заблагорассудится. Я все пыталась понять, что же с ней не так, и наконец до меня дошло: ну конечно же, ее знаменитый загар! Он исчез. Зима наконец одолела и Меган и погасила золотистое сияние, освещавшее нашу австралийку изнутри. Зима превратила волшебную богиню в обычную крепкую девушку с не всегда чистыми волосами.

Но пропала не только красота Меган. Пропала ее живость и энергичность. Она даже перестала дразнить Мередию из-за имени. Обычным ее настроением стала угрюмость, и это обеспокоило меня (даже несмотря на мою поглощенность собственными переживаниями).

Мне хотелось понять, в чем дело, — и не просто из любопытства. Поэтому я аккуратно расспрашивала Меган, но не получала толком никакого ответа, пока однажды я не спросила ее, не скучает ли она по Австралии. Она повернулась ко мне и заорала:

— Да, Люси, да, я скучаю по дому! Все? Довольна? И хватит приставать ко мне!

Я понимала ее чувства — я всю жизнь скучала по дому. Единственной разницей между нами было то, что я не знала, что было моим домом и где он находился.

Определив для себя, что счастье Меган питалось от солнца, я стала изыскивать возможности предоставить ей солнечный свет. Подарить ей билет до Австралии я, конечно, не могла, но мне вполне по силам было купить абонемент в солярий рядом с работой. Однако когда я вручила Меган злосчастный абонемент, она пришла в ужас. Глядя на него, как на смертный приговор, она пролепетала: «Нет, Люси, я не могу».

И вот тогда я действительно забеспокоилась — я не хочу сказать, что Меган была скаредной или жадной, но она всегда испытывала огромное уважение к деньгам и ко всему бесплатному. Как ни уговаривала я принять от меня этот подарок, она отказывалась, говоря, что это очень благородно с моей стороны, но что она никак не может принять его.

В результате мне пришлось пойти в солярий самой, отчего у меня появилось еще восемь миллионов веснушек.

Единственным человеком, с которым я общалась в те дни помимо работы и дома, был Дэниел. Он всегда был свободен, когда бы мне ни хотелось пойти куда-нибудь выпить, так как новую девушку он так себе и не завел. Должно быть, для него это был самый длинный период холостяцкой жизни с момента рождения. Что касается меня, то я не испытывала чувства вины за то, что отнимала у него столько времени, — я полагала, что таким образом спасаю от его чар очередную жертву.

Я всегда радовалась встречам с ним, но при этом понимала, что он всего лишь заполняет вакуум в моей жизни — место, которое должен занимать отец. И я считала необходимым уведомлять его об этом — чтобы он не вообразил, будто я влюблена в него (боже сохрани!). Поэтому каждый раз, когда мы виделись, я приветствовала его словами: «Я очень рада твоему приходу, но только потому, что ты заполняешь собой пустое место в моей жизни». А он проявлял недюжинную выдержку, воздерживаясь от вульгарных замечаний относительно пустых мест, которые он заполнил бы с куда большим удовольствием. И эта его выдержка заставляла меня с тоской вспоминать о днях, когда он непрестанно отпускал подобные шуточки.

Я так часто повторяла ту фразу о пустом месте, что он начал договаривать ее за меня. То есть стоило мне произнести: «Привет, Дэниел, как здорово, что ты пригласил…», как он тут же перебивал меня: «Да, Люси, но это только потому, что я заполняю пустое место в твоей жизни».

Мы встречались два-три раза в неделю. Как-то так получилось, что Карен оставалась в полном неведении. Разумеется, я собиралась все рассказать ей, но была слишком занята ограничением количества времени, проводимого мною вместе с Дэниелом, чтобы еще готовиться к разговору с Карен. По крайней мере, так мне хотелось думать. И действительно было трудно не видеть Дэниела каждый вечер.

— Перестань постоянно приглашать меня, — отчитывала я его в тот день, когда он пригласил меня к себе и готовил нам ужин.

— Хорошо, Люси, — виновато сказал он, не отрываясь от шинкования морковки.

— Нельзя допустить, чтобы я зависела от тебя, — пожаловалась я. — Такая опасность существует, ведь, как ты знаешь, из-за папы в моей жизни образовалась пустота…

— …и твое естественное стремление — заполнить ее, — закончил за меня Дэниел. — Ты сейчас крайне ранима и не можешь позволить себе близких отношений с кем бы то ни было.

Я посмотрела на него с обожанием.

— Очень хорошо, Дэниел. А теперь закончи это предложение: особенно с кем?