Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш

class="p1">Так назвали лесорубы финского Заполярья восстание, о котором повествует роман «Мы вернемся, Суоми!» — потому что сигналом к нему стала речь вожака — Коскинена — Матеро, — когда, взобравшись на груду ящиков с американским шпиком, он обратился к народу. Под таким именем это восстание и вошло в историю рабочего движения Финляндии.

Зимой 1921/22 года финские милитаристы организовали и силой оружия поддерживали контрреволюционный путч в Советской Карелии.

Они мечтали присоединить эти области к «Великой Финляндии». Уже заблаговременно были подписаны контракты о продаже в Англию нескольких миллионов телеграфных столбов из карельских сосен.

И вот в ответ на этот путч, на так называемую «карельскую авантюру» — в ответ на угрозу войны и вспыхнуло в лесах Суоми восстание лесорубов, с главными участниками которого читатели этой книги уже знакомы.

«Руки прочь от Советской России!»

«Да здравствует финская революция!»

С этими лозунгами лесорубы прошли маршем по северо-восточным районам Суоми, сорвали намеченную в этих округах мобилизацию в армию и, дамокловым мечом нависая над тылами белых, угрожая перерезать им пути отхода, заставили их поскорее ретироваться из Советской России, а в самой Финляндии укрепили позиции тех, кто был против войны со Страной Советов.

Сделав свое дело, большая часть повстанцев ушла через границу в Советскую Карелию.

Здесь, в Ухте, вблизи от Северного Полярного круга, часть из них осела и, срубив себе на берегах озера Куйто просторные избы, организовала сельскохозяйственную коммуну «Похьям пойят», что означает по-русски «Сыны севера», или «Северные парни». Немало таких молодых лесорубов отправились в Петроград, чтобы стать курсантами Интернациональной военной школы, а вскоре и командирами Красной Армии. Некоторые, повзрослее, пошли учиться в Коммунистический университет народов Запада.

Готовя книгу «Падение Кимас-озера», я немало дней провел в еще деревянном тогда Петрозаводске с командирами Особой лыжной бригады, бывшими курсантами Интервоеншколы, запоминая и записывая их рассказы о финской Красной гвардии, о «Ляскикапине». Командиром бригады был тогда Матсон. В годы гражданской войны он командовал тем батальоном 6-го Финского полка, комиссаром которого был Тойво Антикайнен.

В те годы мы были единственной страной, на развернутом знамени которой стояло: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Это звучало для нас не отвлеченным призывом. Интернационализм был тем животворным воздухом, которым мы дышали. И мы знали, что в нашей победе в гражданской войне есть доля и французских моряков, восставших на Черном море под Одессой, и ливерпульских докеров, отказывавшихся грузить на суда оружие, предназначенное для интервентов, для белых.

И вот передо мной были такие простые люди — лесорубы, студенты, краскомы, партийные и беспартийные. Но истории их жизни, их дела и подвиги были предметным воплощением высокой идеи нерасторжимого братства трудящихся всех стран.

Меня, молодого тогда литератора, одолевало желание написать книгу о «Ляскикапине», об этом примере солидарности рабочих в действии.

Но для этого мне обязательно нужно было попасть в Ухту, к лесорубам и коммунарам «Похьям пойят».

— Путь туда нелегкий. От железной дороги по лесам и болотам волоком, вверх по реке Кемь, через пороги у Поддужемья и по озерам, а если зимой — на лыжах две сотни верст, — сказал мне поэт Ялмари Виртанен.

Невысокий, коренастый, медлительный человек с седой головой и черными бровями и усами, он возглавлял писательскую организацию Карелии.

Ялмари Виртанен издавна отлично знал север Карелии и даже дважды уже побывал в Ухте, районе настолько тогда труднодоступном, что расквартированный там пограничный отряд получал все снабжение через соседнюю Финляндию, шоссейные дороги которой подходили чуть ли не к самой границе.

Лишь неотложные дела могли заставить человека отправиться в такую глушь. Ведь Виртанен был не только руководителем писательской организации, но и председателем республиканской партколлегии.

— Каждый раз на дорогу в одну только сторону я тратил почти неделю! — рассказывал он мне. — То на веслах, то на руле, с привалами, с ночлегами у костров или в рыбачьих избах. Леса… Река… А на реке комаров немало. Но тебе нечего о комарах беспокоиться, сейчас ведь осень. Студеные заморозки! — и Ялмари, неторопливо развернув карту, стал показывать путь и советовать, где лучше устраиваться на ночлег…

О Виртанене я всегда вспоминаю с благодарностью. Через два года в его переводе на финском языке вышел мой роман «Мы вернемся, Суоми!».

В Ухте меня приютил начальник погранотряда, а все вечера я проводил у «сынов севера», у очага, пахнущего смолой, в бревенчатой просторной избе, на берегу тихого стынущего озера. После ужина сосредоточенно попыхивая трубками-носогрейками, коммунары рассказывали мне о жизни коммуны, о снежном походе двадцать второго года, и мне казалось, что я в штабе партизан в лесной баньке в ночь перед восстанием.

Правда, над столом сияла электрическая лампа в сто свечей.

Поздно вечером двое «сынов севера» проводили меня домой, в погранотряд.

На берегу и на деревьях лежал мохнатый, свежевыпавший, нетронутый снег. Озеро темнело всей своей ровной гладью и отражало высокие-высокие звезды. Было совсем тихо. Где-то вблизи затявкала собака. Из клуба пограничников глухо доносилась музыка. Мы остановились, разговаривая на самом берегу около сосны Ленрота.

Сто лет назад Элиас Ленрот добирался сюда, чтобы записывать у здешних стариков руны «Калевалы». Это та самая сосна, невысокая, покореженная, под которой он, по преданию, записывал строфы великого эпоса. Широко раскинула она запорошенные снегом ветви над заколдованным озером Куйто. Сосна огорожена невысоким, до пояса, деревянным штакетником, к которому прибита памятная доска.

— Молодцы! Догадались загородить!

— Это все Матеро! Первое его дело было, когда пришел сюда.

Матеро, таково настоящее имя того человека, который своим горячим словом поднял лесорубов на восстание. В отряде его знали под фамилией Коскинен.

Не один день я провел вместе с Матеро — директором Ухтинского леспромхоза. Мы ходили по стройке. На втором этаже, настилая полы, трудилась бригада плотников-шведов. И Матеро разговаривал с ними, шутил, отдавал распоряжения по леспромхозу и попутно рассказывал мне о делах на лесосеке и о снежном походе.

Мог ли я, вернувшись домой, в Ленинград, не написать о том, что так переполняло меня!

Долго я не мог подыскать заглавия своему роману. Сначала он печатался продолжениями в журнале «Звезда» под названием «Терве, товерит!» — то есть «Здравствуйте, товарищи!». Отдельной же книгой издательство «Молодая гвардия» выпустило его к I съезду советских писателей в 1934 году.

Прошло десять лет с тех пор, как я впервые добрался до Ухты. И вот я снова в этих местах.

У высотки со смешным названием «Кис-кис» часа два пролежали мы распластавшись, приникнув к сырой земле, накрытые огнем минометов противника. Это было вблизи от сосны Ленрота.

Фронт Великой Отечественной войны надвое разрезал