Великий перелом - Гарри Тертлдав

— Внесем это предложение сепаратно или попробуем продолжить создание народного фронта людей против инопланетян-империалистов? — спросил Молотов.

— Вы можете проконсультироваться с американцами и немцами перед отправкой предложения ящерам, — сказал Сталин с видом человека, оказывающего большую милость. — По этому вопросу можете также проконсультироваться с британцами, с японцами, с китайцами — малыми державами, — добавил он, жестом руки выражая пренебрежение. — Если они захотят сделать ящерам такое же предложение одновременно, это будет правильно и хорошо: мы двинемся вперед вместе. Если не захотят… мы все равно двинемся вперед.

— Как скажете, товарищ генеральный секретарь.

Молотов не был уверен, что это самый разумный курс, но, представив себе выражение лица фон Риббентропа, когда он получит депешу, разъясняющую новую советскую политику, — а еще лучше выражение его лица, когда он будет сообщать эту новость Гитлеру, — решил, что новый курс того стоит.

— Я сразу же начну готовить телеграмму.

* * *

Генрих Ягер был неплохим наездником. Но сегодня он не испытывал никакого удовольствия от поездки верхом. Если требуется забираться на лошадь, чтобы объехать штабы корпусов, это доказывает только одно: для катания на автомобиле топлива не нашлось. У вермахта едва хватало топлива для танков, а для посещения штабов имелись только две возможности — ехать на гнедой кобыле или на своих двоих.

Дорога в лесу разветвлялась. Ягер направил кобылу на юг, по правому ответвлению. Оно вело не напрямик к расположению полка. Езда верхом давала, в частности, то преимущество, что в отличие от «фольксвагена» лошади водитель не требовался. Ягеру не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, что он повернул направо. В противном случае вскоре ему предстояла бы интимная дискуссия с СС, СД, с гестапо, с абвером или другой службой безопасности или разведкой, которая наложила бы на него лапу (не говоря уже о различных тупых, острых, нагретых и проводящих электричество инструментах).

— Зачем я делаю это? — сказал он в тишине леса, нарушаемой лишь далеким гулом артиллерийской стрельбы. Кобыла в ответ фыркнула.

Он чувствовал себя так, словно фыркнул и сам. Ответ был известен: во-первых, долг по отношению к Анелевичу лично, во-вторых, Анелевич и его еврейские борцы честно соблюли условия сделки, которую заключили с ним, и уже за это не заслуживали испепеления, а в-третьих, он каждый раз внутренне съеживался, вспоминая о том, что рейх делал с евреями в Восточной Европе до прихода ящеров — и продолжает делать на территориях, которые контролирует. Он живо представлял себе пленников-евреев и гомосексуалистов, которые работали на атомном котле под замком Шлосс Гогентюбинген, пока не умирали — на что редко требовалось много времени.

Было ли это достаточным основанием, чтобы нарушить воинскую присягу? Глава СС и лично фюрер дали задание Скорцени нанести атомный удар по Лодзи. Кто такой полковник Ягер, чтобы утверждать, что они ошибались.

— Человек, — сказал он, отвечая на вопрос, не заданный вслух. — Если я не могу жить в ладу с самим собой, что хорошего в чем-то другом?

Временами ему хотелось отключить разум, сделаться бесчувственным ко всем проявлениям войны. Он знал множество офицеров, которые знали об ужасах, творимых рейхом на востоке, и не только отказывались думать о них, но временами даже отрицали свое знание. Затем был Скорцени, который тоже знал о них, но не осуждал. Ягера не устраивало ни то ни другое. Он не был ни прячущим голову в песок страусом, ни фарисеем.

И поэтому он ехал теперь с автоматом на коленях, опасаясь патрулей ящеров, германских патрулей, польских разбойников, еврейских разбойников… и вообще всех. Чем меньше людей он встретит, тем лучше.

Выехав из леса на открытое пространство, он вздрогнул. Теперь его можно было увидеть с расстояния в километры, а не за несколько метров. Конечно, в эти времена немало людей разъезжает верхом, и многие из них в форме и с оружием. И они не обязательно солдаты. Польша стала такой же, каким кино показывало американский Дикий Запад. Нет, еще хуже — у ковбоев не было пулеметов и танков.

Его глаза обшаривали пространство. Никого. Двинулся вперед. До фермы было недалеко. Он оставит послание, пустит кобылу рысью и вернется в полк всего на час позже по сравнению с расчетным временем. Поскольку любые способы передвижения в эти времена крайне ненадежны, никто над этим опозданием не задумается.

— Вот сюда мы и едем, — тихо сказал он, узнав ухоженную рощу из яблонь. Кароль передаст сообщение Тадеушу, Тадеуш сможет передать сообщение Анелевичу, и все станет на свои места.

Впереди было тихо. Слишком тихо? У Ягера на затылке волосы встали дыбом. Ни кур во дворе, ни блеяния овец, ни хрюканья свиней. Никого нет на полях, нет и играющих маленьких детей возле дома. Как и большинство поляков, Кароль растил целую кучу детей. Их всегда было видно — или хотя бы слышно. Но не сейчас.

Его лошадь фыркнула и шарахнулась в сторону, вокруг ее глаз обозначились белки.

— Спокойно, — сказал Ягер, и лошадь успокоилась.

Но что-то пугало ее. Она шла вперед, но ноздри ее раздувались при каждом выдохе.

Ягер тоже принюхался. Вначале он не заметил ничего необычного. Затем почуял то, что беспокоило кобылу. Чувствовался слабый запах разложения, словно домашняя хозяйка достала кусок говядины, слишком долго пролежавший в холодильнике.

Он понимал, что ему следует повернуть лошадь и ускакать при первом же запахе опасности. Но запах указывал и на то, что опасности здесь уже нет. Она была — и ушла, возможно, пару дней назад. Ягер подвел все сильнее сопротивляющуюся кобылу к дому и привязал к столбу. Затем перевел предохранитель «шмайссера» в положение автоматического огня.

В полуоткрытую входную дверь с жужжанием влетали и вылетали мухи. Ягер пинком распахнул ее. От неожиданного шума кобыла вздрогнула и попыталась убежать. Ягер вошел в дом.

Первые два тела лежали в кухне. Одна из дочерей Кароля, лет семи, была застрелена в затылок — как на казни. Здесь же лежала его жена, голая, на спине. Между глазами у нее было пулевое отверстие. Кто-то ее изнасиловал, а может быть, и неоднократно, прежде чем убить.

Закусив губу, Ягер вышел в гостиную. Здесь свою смерть нашли несколько детей. Посетители надругались над одной из девочек, маленькой, светловолосой, лет двенадцати: Ягер помнил, что она постоянно улыбалась, точно так же, как мать. Черный хлеб, который он съел на завтрак, попытался вырваться наружу. Сжав челюсти, он не справился с рвотным позывом.

Двери в спальню Кароля были широко распахнуты, как раздвинутые ноги ее жены и дочери. Ягер вошел. На кровати лежал Кароль. Он был убит, но не аккуратно и безразлично — его убийцы потратили на свою работу немало времени и труда. А Кароль перенес боль, очень много боли, прежде чем ему позволили умереть.

Ягер отвернулся, ослабевший и напуганный. Теперь он знал, кто посетил этот дом. Свой, так сказать, шедевр они подписали: на животе Кароля они выжгли раскаленной кочергой эсэсовские руны. Следующий интересный вопрос: что они успели выспросить до того, как отрезали ему язык? Он не знал имени Ягера — полковник-танкист называл себя Иоахимом, — но если он описал внешность Ягера, на то, чтобы вычислить, о ком идет речь, СС много времени не потребуется.