Колеса фортуны - Александр Егоров

Но отвечать первому все равно приходилось мне. Причем по всей программе.

Когда я, по дурному своему обычаю, проснулся под утро, на меня внезапно накатилась запоздалая волна ужаса: и все-таки, во что же я ввязался? Да, я помню. Я должен отправиться за припрятанными где-то сокровищами. Почему я? Для чего отец придумал эту безумную поездку — пойди туда, неведомо куда, принеси то, не знаю, что? То есть, как это «не знаю что», — это деньги, Петька, деньги. Это будет твой приз за сообразительность. Но я никогда не любил эти игры! Охота на лис. Веселые, блин, старты. Что там еще? Одно слово это дебильное — «квест» — чего стоит («Каждый несет свой квест», — тут же подсказала услужливая память. — А вообще-то «conquest» означает «завоевание». По-испански «конкиста». А мы, значит, конкистадоры). Я вспомнил Макса. Если выиграешь игру, тебя выпустят из-под колпака, дадут глотнуть воздуха — так, что ли? Тогда я поеду. Я боюсь, но поеду. А если не выпустят? Ведь меня предупредили: покойнику никто не пишет. Интересно, кого они имели в виду?

Мысли накладывались одна на другую.

Я встал с постели, сел на подоконник и закурил сигарету. Внизу под окном смутно белела крыша нашего автобуса.

За дверью послышались шаги. Мать зажгла на кухне свет и, судя по всему, принялась разогревать чайник. На часах было пять утра. Выйдя на кухню, я подсел за стол.

— Что это ты так рано? — спросил я у матери. — Не спится?

— Не спится, — откликнулась она.

— Я получил письмо от отца, — сказал я, стараясь казаться спокойным.

— Замечательно.

— Он тебе ничего не говорил? Не звонил?

— Не говорил о чем?

— О деньгах. О своих деньгах.

— А что случилось с его деньгами? — ее голос звучал устало.

— Случилась странная история. Я хочу посоветоваться с тобой, что делать.

(Пять минут назад я не собирался ни с кем советоваться).

— История с самого начала была довольно странная, — заметила мать. — С самого первого дня.

Я налил себе кофе и долго дул на чашку, потом пригубил и тут же обжег язык.

— Деньги лежат в тайнике где-то в другом городе, не в Москве. И не у нас. Он их спрятал. Там почти все деньги со счета. Наличными.

Мать подняла глаза:

— Мне говорили, что он успел почти всё перевести куда-то на подставную фирму…

— Кто говорил?

— Да эти наши… магазинщики. Которые теперь уже не наши.

— В том-то и дело, что не успел. Так он мне написал. И еще написал: они, кажется, догадываются обо всем.

— Кто «они» — я догадываюсь. Я тебе не говорила — у меня тут наши… кровельщики и те каждый раз интересуются: «Когда за деньгами поедем, слюшай?» Это они шутят так. Я им пару раз ответила резко, теперь вроде перестали.

— Перестали интересоваться?

— Как бы не так. Перестали шутить.

— Вот он и пишет: за вами следят, и вполне возможно, что многие.

— Насчет многих — не знаю, — сказала она неуверенно. — А почему он пишет об этом тебе?

— Не мне, а нам. В Москве у него никого нет. Ты не думай. Всё кончилось еще до того, как заварилась эта каша. Он хочет, чтобы мы ему поверили.

(Если вы помните, в письме было много личного — и мне не хотелось бы сейчас рассказывать об этом. Я не умею описывать чужие переживания, да и не собираюсь учиться. Хотя бы потому, что мне довольно своих).

— А я думала совершенно другое. Между прочим, его московские сотрудники тоже куда-то делись. — Тут мать болезненно усмехнулась. — Ну, так скажем, некоторые из них. Особо близкие. И я решила…

— Мне кажется, он все-таки написал правду. Никого у него нет.

— И что ты собираешься делать?

— Сделаю то, что он просит. Поеду и найду эти деньги. Понимаешь, это огромные деньги. Мы сможем начать всё сначала. И бизнес, и всё. Я его понимаю: ему нельзя возвращаться. А я могу провернуть все незаметно.

(Еще полчаса назад я сильно в этом сомневался).

— Они читают его письма. Видимо, отслеживают международные звонки. Ты в курсе? — спросила мать.

— Я знаю.

— Они убьют тебя, — сказала мать глухо. — Оставь это дело.

— Еще кто кого убьет, — я глотнул остывший кофе и скривился. — Еще кто кого.

Эпизод10. — Он сам умер. Снова вмазался и умер. Они так говорят.

Шериф стоял у меня в дверях, сложив руки на груди, абсолютно спокойный с виду, как будто вовсе не его старшего брата Данияра нашли ночью мертвым на больничной лестнице, на площадке между восьмым и девятым этажом.

— Они говорят, — ровно продолжал Шериф, — что окно было открыто, он туда шприц выбросил. Милиция даже смотреть не стала.

— Шприц тонкий. Отпечатки пальцев не идентифицировать, — сказал я.

— Да им они и не нужны, — Шериф закрыл глаза. — Слушай, Пит, ты как думаешь, чего им надо от нас? Обыск был. Подписку взяли. Мать ничего не понимает, только плачет. А я… меня, похоже, под статью тянут. Сам колешься? — спрашивают. Нет? Не может быть, покажи руки. Да, странно. А что брату в больницу носил? Так они говорят.

— Я схожу к следователю. Я же все видел…

— Э-э, нет. Не ходи. Пит, спасибо, не ходи. Я сам дурак, зачем спросил. — Шериф скривился, как будто вспомнил о чем-то очень неприятном. — Это же кто был там в «бмв», ты знаешь? Это же люди Арслана были.

— Арслана?

— Ну да.

— Я слышал про Арслана. Что-то отец говорил. Сам его никогда не видел.

— Хорошо, что не видел. Под ним половина наших барыг ходит… Извини, Пит. Не обидел тебя?

— Да чего там, — произнес я. — Мне-то что. Это прошлые дела. Ты мне, кстати, скажи: при обыске ничего не нашли?

— У брата ничего не было. И денег не было.

— Не было — подкинут, — предположил я.

— Много в нашу комнату подкинешь?

— Тебе на срок хватит.

Шериф сплюнул.

— Я пойду, — сказал он.

— Погоди. Наши знают?

— Ты первый знаешь.

— Это… Хочешь, посидим вечером?

— Мы потом посидим, Пит. Я не смогу сегодня.

Я задержал его руку в своей:

— Раиль. Если я буду нужен — я приду в любое время.

А что мне было сказать еще? Я не знал. Шериф посмотрел на меня долгим взглядом и что-то сказал по-башкирски вполголоса — то ли просто попрощался, то ли не просто. Повернулся и пошел вниз по лестнице. Он держался прямо, только походка его изменилась.

Я постоял на площадке и вернулся в свою комнату. С невеселой усмешкой глянул на телефон, на старый добрый playstation. Потом распахнул дверь на балкон и уселся там на колченогую табуретку, положив руки на перила, а голову — на руки. Подо мной ходили люди. Счастливые парочки. Накрашенные бабы торгового вида. Полупьяные старики. Из открытого окна дома напротив тоже кто-то выглядывал.