Правила жизни от Фридриха Ницше - Армстронг Джон

Угнетенные, втоптанные в пыль, подвергшиеся насилию уговаривают себя с мстительной хитростью бессилия: «Будем не такими, как злые! Будем добрыми! А добр тот, кто не совершает насилия, кто не причиняет никому вреда, кто не нападает, кто не мстит, кто оставляет месть Богу, кто, подобно нам, держится в тени, кто избегает зла и немногого желает от жизни, как мы, терпеливые, смиренные, справедливые»…»

«К генеалогии морали. Полемическое сочинение», 1887

Ницше представляет нечто вроде подземной фабрики, на которой реальная слабость превращается в ложную мораль, любое проявление «безвластности» (ягненок не способен отомстить орлу) представляется высокоморальным действием.

Ницше пишет о том, как в моменты слабости мы прячемся от того, что происходит в действительности. Вместо того чтобы набираться сил для конкуренции, мы упрекаем других – а затем восхваляем себя за то, что не похожи на этих ужасных людей.

«Слабость лжет и представляет себя заслугой, это бесспорно… А бессилие, которое не мстит, мнит себя «добросердечием»; трусливая низость – «смирением»; подчинение ненавистным – «покорностью» (главным образом, тому, кто, по их мнению, требует такого подчинения, – его они называют Богом). Безобидность слабого человека, трусость, которой у него предостаточно, его попрошайничество у двери, его неизбежная обреченность на ожидание получает здесь лестное название – «терпение», оно даже считается добродетелью; неспособность к мести называется нежеланием мстить, возможно, даже прощением…»

«К генеалогии морали. Полемическое сочинение», 1887

В мире много высокомерных людей. Но не меньше и достойных, которые не достаточно высокомерны. Не жалуйтесь, что правительство состоит из одних идиотов, не твердите, что банкиры – воры. Совершенствуйтесь, конкурируйте – и делайте мир лучше.

Всегда есть те, с кем мы не согласны, кто нам не нравится, кто раздражает и злит. И очень хочется просто игнорировать их – к чему попусту тратить внимание? А еще соблазнительнее прибегнуть к карикатуре: этих людей можно представить в смешном или дурацком виде, а их действия назвать идиотскими. Ницше, который, как никто, умел заводить врагов, избирает другой путь. Он очень серьезно спрашивает себя: что идет не так? Что именно раздражает меня в этом человеке? Другими словами, его цель – понимание. Когда вы испытываете сильные чувства – негативные, как в этом примере, или позитивные, – автоматически понять, что они значат, невозможно. Вы учитесь на опыте, не только переживая его, но и анализируя.

Об этой стратегии Ницше рассказывает в статье, посвященной ныне практически неизвестному, но в свое время весьма успешному немецкому писателю Давиду Штраусу. Для Ницше Штраус – типичный представитель человечества, тот тип человека, который его всегда раздражал. Ницше называет его «человеком науки» или «образованным филистером». (Сразу скажем, что Ницше использует термин «наука» в широком смысле слова, понимая под ним не только естественные, но и гуманитарные науки, поэтому ученые у него не только физики, но и философы.)

«Все мы знаем, как наша эпоха привыкла относиться к науке; мы знаем это, потому что это часть нашей жизни. Именно поэтому почти никто не задает себе вопроса, каковы последствия такого вмешательства науки для культуры…

Ведь в самой природе человека науки… кроется настоящий парадокс: он ведет себя как самый гордый бездельник, словно бытие не есть нечто ужасное и спорное, но твердое, гарантированное навечно обладание. Ему кажется возможным расточать свою жизнь на вопросы, ответы на которые в своем основании имеют смысл лишь для того, кто уверен в вечности.

Наследник нескольких часов, он окружен ужасными безднами, и каждый шаг должен заставлять его задаваться вопросами: «Откуда? Куда? Для чего?». Но его душа расцветает, когда может считать тычинки цветка или разбивать на дороге камни, и он посвящает этой работе весь свой интерес, радость, силу и желание. Этот парадокс, этот человек науки в последние годы довел людей до страшной спешки, словно наука – это фабрика, где каждая минута простоя влечет за собой наказание. Он не сворачивает ни влево, ни вправо, но проходит мимо всего в полусознании или с отвратительной жаждой развлечений, так свойственной измученному работнику.

И так он относится и к культуре. Он ведет себя так, словно жизнь для него только покой, но покой, лишенный достоинства. Наших ученых трудно отличить от крестьян, которые хотят лишь увеличить крохотное состояние, полученное по наследству, и с утра до ночи погружены в обработку своего поля, в хождении за плугом и понукании волов. Паскаль полагает, что люди так занимаются делами и науками лишь для того, чтобы избежать важнейших вопросов, которые возникают в каждую минуту одиночества или покоя. Вопросы эти: «Зачем? Куда? Почему?». Удивительно, но нашим ученым не приходит в голову самый очевидный вопрос: «Для чего нужна их работа, их спешка, их болезненная безумная страсть?». Может быть, для того чтобы заработать себе на хлеб или добиться почетного места? Вовсе нет! Однако вы трудитесь так, как те, кому не хватает хлеба. Вы жадно и без разбора рвете куски со стола науки, словно страдаете от голода. Но если вы, люди науки, относитесь к ней так, как работник относится к задачам, выполнение которых дает ему средства к существованию, какая же из этого выйдет культура, вынужденная ожидать часа своего рождения и освобождения в разгар возбуждения и бездыханного смятения? Ни у кого нет времени для культуры – а какое же значение может иметь наука, если у нее нет времени для культуры? Так отвечают нам, но этот ответ менее всего отвечает на наш вопрос: куда, зачем и для чего все знания, если они не ведут нас к культуре? Может быть, они ведут нас к варварству?

Следует вспомнить о социальном мире образованных классов, который даже в том случае, если молчит ученое мнение, дает свидетельство только об утомлении, стремлении к рассеянности, о растерзанности мысли и о бессвязном жизненном опыте. Когда мы слышим, как Штраус говорит о проблемах жизни – будь то проблемы брака, война или смертная казнь, он отвращает нас отсутствием реального опыта, неспособностью проникнуть в природу человека; все его суждения – чисто книжные, а то и газетные; литературные воспоминания заменяют истинные идеи и воззрения.

Как точно это соответствует духу шумно рекламируемых центров просвещения в городах Германии! Как родственен этот дух духу Штрауса, потому что живет он именно там, где более всего истрачено культурою усилий, потому что именно относительно них стало невозможно насаждение новой культуры; насколько здесь суетлива подготовка действующих наук, настолько там подчинение тратам превосходит сильнейшие.

…Если смотреть с внешней стороны, то эти государства демонстрируют все торжество культуры; своим впечатляющим аппаратом они напоминают арсенал с пушками и другими орудиями войны; мы воспринимаем подобную подготовку и предприимчивую деятельность так, словно нам нужно штурмовать небо или добывать истину из глубочайших колодцев, и все же на войне величайшие достижения аппарата зачастую используются самым наихудшим образом. Истинная культура оставляет в стороне эти государства с их кампаниями, инстинктивно чувствуя, что там не на что надеяться и есть чего бояться. Потому что единственная форма культуры, которую готовы принять ученые труженики с горящими глазами и утомленным мозгом, это культура филистеров, евангелие которой проповедовал Штраус.