Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола

Коллективизация и раскулачивание уже давно вышли из-под контроля центра. Наделенные неограниченными полномочиями бригады коллективизаторов разъезжали по деревням с оружием в руках и под угрозой раскулачивания принуждали крестьян ставить подписи под заявлениями о вступлении в колхоз. При этом они не гнушались угрозами, побоями и даже пытками. На протяжении февраля темпы коллективизации продолжали расти, и к 1 марта она достигла 57,2%. В некоторых областях ее масштабы просто потрясали: в Московской — 74,2%, в Центрально-Черноземной — 83,3%, на Урале — 75,6%, на Средней Волге — 60,3%, на Нижней Волге — 70,1%, на Северном Кавказе — 79,4%{84}. За высокими показателями скрывался тот факт, что большинство колхозов того времени были «бумажными» в результате «замены социалистического соревнования спортивным азартом», который охватил областные и районные партийные организации, заставляя их «гнаться за процентом». Коллективизация зачастую сводилась лишь к составлению устава колхоза, назначению его председателя, обобществлению имущества (которое могло оставаться у владельца вплоть до предоставления колхозу необходимой земли) и террору.

Раскулачивание представляло собой отнюдь не фикцию. Хотя крестьян, получивших ярлык «кулака», первое время и не отправляли в ссылку, их активно выселяли из домов или вынуждали обменяться домами с бедняками, отбирали у них имущество (в том числе зачастую и предметы домашнего обихода, утварь, одежду), выставляли их на посмешище и позор перед всей деревней, как было в Псковском районе в «неделю сундука»{85}. Иногда раскулачивание проводилось «конспиративно»: глухой ночью бригады по коллективизации стучали в окна, вынуждая полуодетых жителей выбегать на улицу{86}. Часто у них отбирали все до нитки, включая детское нижнее белье и женские серьги. Так, в Сосновском районе Козловского округа Центрально-Черноземной области окружной начальник приказал своим работникам «раскулачивать так, чтобы оставить в одних штанах»{87}.

По словам самих крестьян, в деревне разразилась настоящая Варфоломеевская ночь[9]. На ужесточение репрессий крестьяне ответили волной насилия, вызвавшей новые репрессии. С каждым витком этой, похоже, бесконечной спирали все больший размах приобретали аресты, грабежи, избиения и все сильнее разгоралась народная ненависть. Однако эта спираль внезапно оборвалась 2 марта 1930 г., когда Сталин опубликовал статью «Головокружение от успехов», осуждавшую «перегибы на местах» и неправильную трактовку генеральной линии партии{88}. Воспользовавшись этим, крестьяне по всей стране стали повально выходить из колхозов: если в марте в них состояло 57,2% дворов, то в апреле — 38,6%, в мае — 28%, а в сентябре уже 21,5%. С 1 марта по 1 мая в Московской области показатели коллективизации упали с 74,2% до 7,5%; в Центрально-Черноземной — с 83,3% до 18,2%; на Урале — с 75,6% до 31,9%; на Нижней Волге — с 75,6% до 41,4%; на Средней Волге — с 60,3% до 30,1%; на Северном Кавказе — с 79,4% до 63,2%{89}.

После перерыва коллективизация продолжилась почти столь же высокими темпами. В областях, лидирующих по производству зерна, сплошная коллективизация завершилась к концу первой пятилетки в 1932 г.; прочие регионы шли к этой цели дольше, достигнув ее в конце 1930-х гг. В то же время более миллиона крестьянских семей (возможно, от 5 до 6 млн. чел.) в годы сплошной коллективизации подверглись той или иной форме раскулачивания. 381 026 семей (примерно 1 803 392 чел.) были высланы в другие края в 1930–1931 гг.{90},[10] Ссылки, возможно, — один из самых страшных эпизодов того ужасного времени. Подготовка к депортации — организация жилья, транспорта, снабжение одеждой, продуктами питания и медикаментами, — судя по всему, проводилась одновременно с самой депортацией. Результаты получились катастрофические. В спецпоселениях свирепствовали эпидемии, косившие в первую очередь детей и стариков. По данным на июль 1931 г., только в Северном крае в мае 1931 г. погибло более 20 тыс. чел.{91} Согласно статистике, собранной В.М. Земсковым, 281 367 спецпоселенцев нашли свою смерть в местах ссылки в период с 1932 по 1934 г.{92} «Кулак» должен был исчезнуть навсегда, а оставшиеся крестьяне — стать подчиненным населением.

Коллективизация превратила деревню во внутреннюю колонию, с которой можно было взимать дань в виде хлеба, налогов, рабочей силы и солдат для нужд индустриализации, модернизации и обороны страны. Советская крестьянская колония, как и большинство колоний, имела свою «внутреннюю культуру», которая служила средоточием идентичности, независимости и сопротивления и, тем самым, помехой абсолютной колонизации. Коллективизация являлась не только нападением на эту культуру, но и борьбой за ресурсы. Борьба культур началась с борьбы между городом и деревней и развилась в попытку создания новой советской культуры на селе. Партия ставила себе целью устранить различия между городом и деревней, рабочим и крестьянином и, по сути, уничтожить крестьянскую культуру. Эта оккупационная война нашла отражение в дискурсе коллективизации и сталинской культурной революции.

Культурная пропасть между городом и деревней — явление, которому способствовали обе враждующие стороны. Веками деревня служила источником ресурсов; до первой половины XIX в. отношения государства с крестьянством в основном ограничивались сбором налогов и отправкой рекрутов в армию. Часто цитируемое высказывание дореволюционного российского историка В.О. Ключевского о том, что «государство пухло, а народ хирел», было близко большинству крестьян и укоренилось в их политическом и историческом сознании; не изменила его и революция 1917 г. Напротив, Гражданская война еще больше расширила разрыв между культурами. Жестокие разрушения и варварское разграбление, производившиеся как Красной, так и Белой армией, и разрыв связей между городом и деревней углубили культурный раскол и экономический упадок села{93}.