Мокрый мир - Дмитрий Костюкевич

Лита одарила его глухим смехом.

– Не знала, что ты поэт! Посвятишь мне стихотворение, а? Ладно, не серьезничай… Я о другом. Отец рассказывал о кораблях без команды, которые находят в Реке. Нетронутые вещи, на борту ни капельки крови, словно экипаж сам прыгнул за борт.

– Может, и прыгнул, – сказал Нэй, – только ветер тут ни при чем.

– А что при чем?

– Блуждающие волны. Или… сирены.

– Такой большой, а в сирен верит!

– Не верю, а знаю. Я их видел.

Он повернулся к сидящей девушке и наткнулся взглядом на ее большие карие глаза. Ему удалось ее удивить. На секунду.

Лита рассмеялась.

– А ты мастак на небылицы! Я почти поверила! – Она перестала смеяться. – Расскажи мне о месте, куда мы плывем.

– Джорди Каллен умер, пытаясь это выяснить. В северной воде может быть что угодно.

– А Косматый маяк – это остров или?..

– И остров, и маяк.

– Остров назвали в честь маяка? Тоскливо им там, наверное.

– Ему.

– Что?

– На острове живет только смотритель маяка.

Лита изобразила на лице смертельную скуку. Встрепенулась.

– А почему Косматый?

– Увидишь.

– А Пятна Дьявола?

– Так называют слепые области на карте.

«Каллен» шел по бескрайней Соленой реке. Вийон резвился в такелаже. Матросы скатывали палубу.

Матросов было пятеро. Трое черных, больших, мускулистых и почти незаметных, и двое белых: седовласый здоровяк Томас, шершавый и твердый, как булыжник, и малый с жутко несимметричным лицом, словно состоящим из половинок двух разных лиц, которого Томас называл Сынком. Сынок постоянно косился на Литу и разве что слюни не пускал.

На румпеле стоял широкоплечий голем. Когда Нэй покидал палубу, рулевого сменял один из черных матросов, иногда Томас. При Томасе нос когга всегда смотрел строго по заданному курсу, даже если он крепил румпель канатом.

Лита распрямилась навстречу мягкому утру. Увидела на западе вилохвостку и поспешила сообщить об этом Нэю, нашла на востоке небольшую тучу и стала тыкать в нее пальцем, затем долго смотрела в воду и обрадовалась, заприметив стайку золотистых рыбок, дорадос.

Лита кружила по палубе. Остановилась, хитро глянула на Нэя, направилась к трапу, переступила через свернутый канат, обернулась.

– Вам не идет эта шляпа, капитан. – У Литы вырвался горловой смешок. – Не к месту она здесь. Захватили с собой треуголку?

Нэй сделал вид, что увлечен расчесыванием меха Вийона.

Через полчаса он передал управление судном Томасу и спустился в свою каюту.

* * *

Лита не разбиралась в больших судах. Ну… назвать эту посудину большой было преувеличением – но она все же больше рыбацкой лодки, тут не поспоришь. Одна мачта, прямой парус, корпус с высокими бортами. Зубчатые надстройки в передней и задней частях судна («форкастль и ахтеркастль», – просветил Томас. «Красиво, – подумала Лита, – словно крепостная башня на корабле»); за бойницами, если верить колдуну, некогда стояли пушки, прятались лучники. На верхушке мачты располагалось «воронье гнездо», где нес вахту молодой матрос с половинчатым лицом. При виде этого лица девушку пробирал озноб. Еще один Билли, готовый сигануть из бочонка по щелчку ее пальцев, – и плевать, натянута ли над палубой страховочная сеть.

Лита заперла дверь и растянулась на койке. Внизу качка ощущалась слабее. Ветер покинул паруса, вода в иллюминаторе казалась гладкой, обманчиво спокойной. Зеленоватый шелк.

Лита закрыла глаза, но сразу открыла их снова. Боялась засыпать. Во сне приходили мертвецы. Нависали над ней, раскачиваясь.

Она села, придвинулась к столу и глотнула из кувшина вина с пряностями. В который раз осмотрела убогую каюту. Койка. Стол. Комод с крошечным зеркалом. Все привинчено к полу, не убежит. На переборках и бимсах висели фонари. Лита зажгла свечу: к зеленоватым теням добавились желтоватые. В глиняной миске лежала опостылевшая рыба, вчерашний улов. Она полила рыбу соусом.

– Приятного аппетита, – сказала сама себе, ковырнула вилкой (отварная рыба расползлась на куски, устричный соус потек в расселины), не сдержалась: – Ах ты ж гниль жаберная! Гиппокамп дырявый!

Бросила вилку и схватила кувшин.

* * *

Нэй запустил сапоги в угол каюты, скинул сюртук, лег на койку и открыл философский трактат, в котором Полис сравнивался с жемчужиной в раскрытой раковине Мокрого мира. Нэй лично знал автора; Маринк подарил философу домик в парке имени Гармонии. Дрянная и подхалимская книга – Нэй понял это с первой страницы. Философ объяснял Гармонию отражением чистых помыслов герцога, а в нападении кракенов винил порочный образ жизни жителей Кольца. Нэй все же прочитал несколько страниц, чтобы утвердиться в мысли о плети на спине философа как о высшей справедливости. А лучше пройтись по пальцам автора, по каждой косточке, шмяк, шмяк, шмяк, как говорил Серпис. Нэй захлопнул книгу и дернул головой: что-то его понесло…

Штиль кончился. Соленая река вновь вздыбилась под судном. Некоторое время колдун лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к ударам волн о корпус. К скрипу переборок и обшивки. Различил новый звук, выбивающийся из монотонных жалоб судна. Открыл глаза и посмотрел на переборку. Затем встал, натянул сапоги и вышел в узкий коридор под шканцами.

На подволочных крюках покачивались грязные фонари. Нэй замер у двери в каюту Литы. Поднял руку, но не постучал. Стоял, вслушиваясь. Затем коснулся темного дерева заклятием прозрачности.

Задвинутая изнутри щеколда и кованые полосы с петлями повисли в мерцающем воздухе.

Каюта Литы была вдвое меньше его собственной. На столе – огарок свечи и миска с галетами и рыбьими костями, под койкой – пустой кувшин. Лита сидела на краю койки. Волосы ее падали на лицо и высокую грудь. Медовый водопад.

Нэй засмотрелся.

Нельзя не признать, что его тянуло к этой плебейке. Лита была очень красива. Ее красота была наглой, дикой и оттого влекла еще сильнее. Взывала к грубости и нежности одновременно. Иногда Нэю казалось, что он смотрит на детеныша тюленя, который жадно обгладывает медвежью лапу.

Он увидел ее подрагивающие плечи и решил, что она плачет.

И тут же понял, что ошибся. Голова Литы задергалась из стороны в сторону, словно девушку хлестали по щекам. Волосы двумя струями разлетелись по обе стороны лица. Лита жевала нижнюю губу. В глазах клубился мрак. Лицо потускнело, на коже проступили гнилостные пятна.

Она пребывала во власти черных видений.

Нэй толкнул дверь – та не поддалась. Щеколда! Он набросил на рычажок ментальную петлю, но в этот момент приступ миновал: призраки покинули каюту, оставив в глазах девушки тусклые тени. Такие тени Нэй часто видел в глазах покойной матери, высокой жилистой женщины, гувернантки и, по слухам, любовницы милорда, когда она читала ему книги по этикету, а душой находилась в другом месте.