Танец мотыльков над сухой землей - Марина Москвина

— Ослы! — доносится снизу сочный трагический баритон. — Козлы! У! Шакалы! Спят, негодяи, подонки, валяются по своим углам! Дистрофики! Вам всем плевать, что эта дура меня не пускает. Имел я вас! Трусы! Даже милицию никто не вызовет! Я три часа тут торчу. Откройте!!! (Удары ногами по гулкой железной двери.) Шакалы!

Вдруг — приглушенно:

— О! Кто-то идет. Бог есть!!!

* * *

Глоцера вызвали в школу на педсовет.

— Я вам на съедение своего сына не отдам! — сразу сказал Владимир Иосифович, войдя в учительскую.

— У него очень плохие способности по географии! — пошла в наступление учительница.

— Нет, лучше скажите мне, — парировал Глоцер, — как вы, женщина, человек еврейского происхождения, заслужили прозвище «Гитлер»?..

* * *

Встретила в буфете Радиокомитета на Качалова Люсину соратницу по творческому объединению «Экран» — Галю. Много лет не виделись, взяли по бокальчику вина, вот она мне рассказывает:

— Дети мне, Марин, не удались, зато у меня есть единственный друг — боксерша Берта. Это мой учитель, да-да, мой великий учитель любви и доброты. Правда, на ее счету две кошки, она их разорвала на части…

* * *

— Мое сердце принадлежит только тебе! — чистосердечно воскликнул Леня в ответ на устроенную ему сцену ревности. — Но остальные части тела…

* * *

Седов:

— Так… Тебе от меня ничего не нужно? И мне от тебя ничего не нужно. У нас с тобой самые лучшие отношения в мире!

* * *

— Не надо мне ботинки! — упирается Седов. — У меня ботинки не на первом месте. На первом у меня — здоровье, на втором — магнитофон, и только на третьем уже — ботинки.

— Ерунда, — сказала Люся, когда об этом услышала. — В такой последовательности нет никакого конструктивизма. Вот главные составляющие человека: зубы! Шапка! Шарф! Пальто! Ботинки! Всё. И человек зашагал по земле. А не «здоровье, магнитофон…»

* * *

Одного пассажира в метро стошнило. Другой его стал выталкивать из вагона, приговаривая:

— Пиздуй отсюда!

Я слышала этот глагол впервые.

* * *

Мужик в троллейбусе — по телефону — громогласно:

— Мне нужна справка, что я психически вменяемый человек. Причем от специалиста!

* * *

Сережка, вернувшись из школы:

— У нас учитель по английскому рассказывал, что где-то в Крыму бабушка с внучкой режут людей — продают как свинину. Он знает их фамилии, имена…

— Ну, он хоть по-английски это рассказывает? — с надеждой спросил Леня.

— Нет. Но когда он рассказывал — вставлял туда английские предложения. «Это, — говорит, — я вас заманиваю на интересные истории, чтобы вы запоминали слова».

— А как его зовут-то, этого учителя?

— Не знаю, — пожал плечами Сергей. — Если мне надо позвать его, я говорю просто «Эй!».

* * *

В газете был опубликован научный труд одного исследователя: он сделал открытие, что пингвин — это маленький человечек.

* * *

После совместного арктического путешествия драматург Михаил Дурненков пригласил нас с Леней в «Театр. doc» на свой спектакль «Синий слесарь». Я смотрела завороженно, не в силах пошевелиться от восторга, ибо даже мечтать никогда никто не мечтал, чтобы в тексте было столько спокойного, беззлобного, кристально чистого мата, переплетающегося с высоким слогом, бредом, смехом и поэзией, о чем мы и написали автору.

«Я ужасно рад, что вам понравилось, — отвечал Миша. — Спектакль живет уже своей жизнью давным-давно, и актеры (одни из лучших в этой стране!) сильно отошли от того, что я первоначально закладывал. Например, на мой взгляд, они матерятся не как заводские рабочие, которых я нежно люблю и с которыми проработал когда-то пару лет бок о бок, так же, как и главный герой, а как самые настоящие сапожники. У меня в пьесе только Геннадий время от времени произносил „то-то бл…дь и оно“, но это скорее было у него как запятая, которой он хронометрировал свои высказывания. Тем не менее я теперь очень гордый собой, а то все наше мореплавание мне даже нечем было козырнуть перед вами!..»

* * *

— Я сегодня ходил в журнал «Трамвай», — сказал Гриша Кружков. — Мне там очень понравился твой рассказ «Наш мокрый Иван». Я с таким удовольствием прочитал его в папке для отказов!

* * *

Когда-то я сочинила эссе, посвященное Ковалю, — в жанре песнь.

Не по заказу — по велению сердца.

Юрий Осич прочел, обнял меня и расцеловал.

Правда, ему не понравилась одна фраза: «грохочут выстрелы, а Вася ни гу-гу».

— Убери «ни гу-гу».

Я убрала.

— К чему так легко соглашаться?

— А что ж вы думаете, — говорю, — я за свое «ни гу-гу» — насмерть буду стоять?

* * *

В издательстве «Детская литература» у Коваля стала готовиться книжка — в серии «Золотая библиотека школьника». В качестве предисловия решили обнародовать мою песнь, и давай меня мучить.

Ира, секретарь Коваля, потребовала сменить тональность и сыграть эту песньне в до мажоре, а в ре миноре.

— Ирка — экстремистка, — пытался умиротворить ситуацию Юра. — Я хотел ее осадить, но не посмел. Поверь, Марина, это ужасно, когда секретарь интеллектуальнее мэтра: мэтр теряется на ее фоне.

Потом взялась меня терзать редактор Леокадия Либет.

Коваль мне сочувствовал.

— Давно собирался тебе позвонить, но вялая рука срывалась. Признайся, думала обо мне? Вот я и овеществился. Ты ходила в издательство? Я знаю, что тебя толкают на осушение. Хочешь встретиться со мною? Ты поспрашиваешь, я поотвечаю. А ты позаписываешь и позапоминаешь… Беда в том, что я постоянно теряю твой телефон.

— А вы запишите его на ладони.

— Итак, я пишу его… на манжете…

* * *

Прошло несколько лет, звонит Коваль:

— Вышел «Недопесок» с твоим предисловием, вот я звоню поблагодарить. Правда, предисловие в усеченном виде.

— И благодарность — в усеченном?

— Нет, благодарность — в полном объеме. Меня беспокоит другое.

— Что?

— Да вот открыл книжку, смотрю, с одной стороны ты со своим предисловием, с другой — посвящение Белле Ахмадуллиной… Не много ли баб на одном развороте?

* * *

Предисловие начиналось такими словами:

«Не было в моем детстве писателя — Юрия Коваля, и в переходном возрасте не было. А уж когда я выросла и взматерела — он и появился».